Казалось бы, сказал человек и сказал. Забудь и живи дальше. Но не получается, и если мы сталкиваемся в коридоре, а попробуй не столкнуться, работая в одной газете, мне хочется подойти и сказать: «Знаете, дорогой Марко Шахбанов, совсем вы были не правы, когда сказали, что не видели рядом со мной настоящих дагестанских мужчин. Потому что если и не видели, это не значит, что их не было. Их было. Например...» Дед Сколько себя помню, семья делилась на две части. Одна – это мы с сестрой, мама, папа и бабушка, а другая – дед. Как занесло его в Махачкалу – неизвестно. Будем считать, что он возник из ниоткуда, просто в один прекрасный день встал перед моей будущей бабушкой и сказал: «Давай жениться или зарэжу!» Бабушка так впечатлилась, что немедленно побежала с ним жениться. После этого он тут же стал отдельным государством, как и положено кавказскому мужчине. Подозреваю, что бабушке всё это не нравилось, и, хорошо это или плохо, но когда дед ушёл на фронт, она, прихватив ребёнка, который потом стал моей мамой, уехала к родным в город Брянск. И там уже даже подумывала выйти замуж за человека положительного и оседлого, но с войны вернулся дед, нашёл её и сказал: «Домой». В детстве я думала, что дед самый важный для города человек. Потому что он был музыкант, и летними вечерами в городском парке под звуки их духового оркестрика кружились пары. И тот же оркестрик шёл по улицам за катафалком, провожая тех, кто своё откружил. Любовь, смерть – и всюду мой дед. Хотя настоящее его величие я поняла позже, когда впервые вместе со всем школьным стадом была пригнана на демонстрацию. Мы были народные массы, шли по площади и смотрели на трибуны для важных людей. А между нами и этими людьми стоял мой дед и дирижировал оркестром. Я только ему и махала своим флажком, но он не видел. Он вообще нас всех как-то не очень видел.
Иногда, если дед уходил, можно было пробраться к нему в комнату и рассматривать разные вещи. Фонарики маленькие. Его трубу или кларнет, до сих пор не знаю. Нотные закорючки на специальных листах. И было впечатление, что здесь живёт какой-то особенный человек. Поэтому однажды, когда я в очередной раз влезла на дедову территорию и вдруг всё задрожало, я была в полной уверенности, что это меня настиг дедов гнев. Оказалось, землетрясение.
Бабушка ревновала его до самой старости – красавец! музыкант! – и, наверное, не без повода. Во всяком случае, смутно помню, как она шептала маме про какие-то любовные письма, и это в его-то за 70! Но дед отбился. Сказал, что писал за малограмотного друга. Для евойной дамы сердца, стало быть. Полагаю, соврал. Надеюсь, что соврал. Потому что, может, это и против женской солидарности, но мне хочется думать, что была у него ещё другая жизнь, где и он был другой, не такой, как с нами. Где смеялся, дурачился, сажал любимую женщину на колени. Очень на это надеюсь, особенно когда вспоминаю, что однажды его, старого, почти слепого от катаракты, сосед-дагестанец ударил по лицу и назвал армянской мордой. Отец
Он говорит, что влюбился в мою маму в самом детстве. Когда в гости приехала дальняя родственница – нарядная женщина с маленькой кудрявой девочкой. Влюбился и от избытка чувств треснул девочку по голове портфелем. Но потом много чего произошло. Девочка уехала. Началась война. Его отец погиб под Кенигсбергом, а мать повесили как партизанку. Он и сам партизанил в свои уже 14. Рассказывает, что как-то напартизанил немецкий склад с шоколадом, салом и шнапсом.
После войны он быстренько окончил кавалерийское училище, начистил сапоги, одёрнул гимнастёрку и поехал в Махачкалу жениться на кудрявой девочке. Всё-таки удар портфелем... И он как кадровый офицер...
Но это всё мне рассказывали, а я помню папу всегда милиционером. Только он на нынешних не похожий был. Своих подопечных называл ласковым словом «жулики» и, что удивительнее всего, – никогда не матерился, хотя работка, согласитесь, ещё та. Но за все годы, что я его знаю, ничего сильнее, чем «чёртова кукла» (в мой, конечно, адрес) не слышала.
Зато грузчики, помогавшие нам с переездом, выражались очень крепко. Они были прямо возмущены, когда увидели нашу нищую мебель. Прямо негодовали, потому что отец тогда уже был майор, кажется, и начальник. Может, грузчикам приятно будет узнать, что мебель в середине семидесятых мы всё же купили. Польскую. Полированную. Она стоит в родительской квартире до сих пор.
Я вот сейчас думаю, почему никогда не слышала от отца о геройских подвигах? Всегда что-то смешное. Как в засаде сидели и на них залаяла собака, а они ей так правдоподобно ответили, что завязался даже собачий разговор. Про маму, как она напросилась с ним вместе на задание, и он взял, но специально потащил её в нарядном платье и на каблучках (а как же, ведь выход с супругом в свет!) в какой-то грязный шалман. И всё. Будто не было ничего серьёзнее. Будто папа не взаправду, а понарошку ловил своих жуликов, а они от него уворачивались и хихикали.
Хотя нет. Вру. Это взрослые зря полагают, что дети спят и ничего не слышат. Но вроде не спали и вроде слышали, что папа раскрыл какое-то страшное убийство. И были там замешаны сынки больших родителей, и ему сверху приказали дело закрыть. А он ничего не мог поделать и очень переживал, потому что убили и сожгли двух девчонок и у него тоже были девочки. Мы с сестрой. И он нас любил, хотя ругал чёртовыми куклами и грозился, что вывесит объявление, что меняю, дескать, двух девочек на одного мальчика.
Мальчиков так и не получилось, и сейчас, как он жалуется, на его шее пять баб. Если тебе за 80 и у тебя был инсульт – это серьёзно. «Надо бы, мон колонель, поберечься, а не шастать в Советы ветеранов и школы милиции», – говорю я ему. Но он меня не очень слушает, а всё рассказывает, как ходил давеча куда-то за что-то платить, и сидели там «свиристелки», которые ничего не хотят работать, и он им показал. Не сомневаюсь ни секунды. Я бы на месте «свиристелок» при одном только известии о приближении моего папы к их дверям немедленно лезла бы под стол. Я до сих пор боюсь ему признаться, что в далёкой юности обменяла его кавалеристскую шашку на пластинку Высоцкого. Друг
Иногда я залезаю в Интернет и набираю в «Яндексе» его имя. Ужас! Всегда что-то новенькое. То он оказывается в десятке лучших политтехнологов России. То вдруг делается издателем и выпускает Хармса с иллюстрациями Бильжо. То в день рождения того же Хармса прыгает с другими ненормальными гражданами на огромных мячах. Впечатление такое, что жизнь его сплошной карнавал. Но иногда он звонит и орёт в трубку: «Ну, как ты там, старуха?» Я его за эту «старуху» удавила бы, да дорог как память.
Борька, в отличие от моих отца и деда, не только не воевал, но и не служил никогда. Но что касается бойцовских качеств... Представьте, что вы, все свои 22 года проживши в европейском, можно сказать, городе, оказываетесь в Дагестане, не имея здесь никаких знакомцев. Без денег. А ещё вы ярко выраженный семит. И даже фамилии не надо спрашивать, чтобы это понять. Понадобятся вам бойцовские эти качества? Ещё бы! Особенно если вы в невозможных для Махачкалы стёганых моднючих штанах и с этим своим семитским лицом вздумаете снимать комнатку в Альбурикенте, где таких, как вы, и не видели никогда, но уже очень не любят на молекулярном уровне.
Надо отдать пацанам должное, Борю честно предупредили. Чтоб линял оттуда и не портил пейзаж с видом на помойку. Я умоляла – не ходи, убьют ведь дурака, я наших знаю! Но он не внял. И белый весь от напряжения, решительный попёрся в темень. А я за ним.
Как мы туда шли – это отдельный рассказ. Но пришли, зажгли свет, чтобы те, кому надо, видели – здесь мы, и сели ждать. Просидели часа полтора и решили, что, пожалуй, можно и идти, всё равно Борька переезжать собирался. Только на Калинина уже, где и фонари, и машины, я поняла, что до сих пор держу в руке камень. Как схватила с перепугу, так с ним и была всё время.
Через пару месяцев Борька нашёл себе работу. Писать сценарии – переведите дыхание – для свадеб в традиционном дагестанском духе! И очень, скажу я вам, преуспел, потому что во всём был страшно талантливый, собака. А потом он влюбился и затеял жениться. Это была ещё та пара! У него в роду – семь поколений сплошных раввинов, у неё папа в Ростове, как поговаривали, самый главный среди корейцев. Как Боря уговорил корейского папу – неизвестно. Но уговорил. Потому что хотел жениться на этой женщине, и точка. И когда оказалось, что ни у жениха, ни у невесты нет должной прописки и никак их поэтому не поженят, он не скулил и не причитал «ой же, как нам быть», а просто сел и нарисовал в своём паспорте этот чёртов штамп. И женился. А потом нарисовал штамп о выписке.
Где-то через пять лет они уехали из Махачкалы. И сейчас живут то где-то в Германии, то где-то в Москве. А когда Борька звонит, я спрашиваю его, члена Союза художников и прочих разных Союзов: «Ты помнишь, что рисовать начал здесь и что первая твоя картина называлась «Курочка Ряба», и была на ней раскаряка на ножках, а вокруг неё яйца – круглые, треугольные, сосисочного вида? Помнишь, зараза?» Но он про это не любит, а, наоборот, сам спрашивает: «А ты помнишь, я у тебя камень из пальцев полчаса выдрать не мог, так свело?» И потом мы молчим или говорим о постороннем.
P.S. Я не уверена, что Марко будет доволен. Что он согласится со мной – да, мол, это настоящие дагестанские мужчины. Возможно, в его представлении они другие, ну, с усами там, в бурках, на коне. Но я вдруг поняла, что второе прилагательное мне не очень важно. Ладно, пусть не совсем дагестанские, если кому так хочется. Но то, что настоящие, тут уж я ручаюсь. Тут уж точно. ]§[
- 5 просмотров