Когда Муса Оздоев заговаривает о балете, у него делается лицо религиозного мистика, глаза загораются, нервные руки начинают летать, как бы подкрепляя невесомое слово отточенным жестом. В такие минуты его сходство с Михаилом Барышниковым, уже подмеченное журналистами, усиливается. А не говорить о балете он не может...
– Муса, ничего, что по-нашему, по-балетному, без отчества? Итак, Муса, в Дагестан вы приехали в 2003-м году ставить «Горянку». Этому были рады, но мало кто предполагал, что вы задержитесь. А вы вот продолжаете работать, у вас масса идей и всё новые и новые проекты. Как так вышло?
– Вообще-то я приехал по приглашению Наиды Абдулгамидовой ставить два одноактных балета. «Болеро» Равеля и ещё что-то. Не помню сейчас, какая вторая вещь была. Но уже по приезде планы переменились. Всё-таки 2003-й был годом Расула Гамзатова, и потому возникла идея взяться за «Горянку». Тут нужно сделать отступление. Много лет назад, после окончания балетного училища в Москве, я работал в Молдавии, в театре оперы и балета, ну а оттуда попал в Баку. И вот там, в Баку, я эту «Горянку» впервые и прочёл. Очень мне та притча понравилась. Тогда я всё думал, как же её можно поставить. Но размышления эти были отвлечёнными, умозрительными. А тут по прошествии лет вдруг мне предлагают ставить спектакль. Я сразу притчу вспомнил. И музыку послушал. Вот музыка меня увлекла. Это, можно сказать, судьба.
А после «Горянки» сразу началась работа над «Колесом жизни» и одновременно проект «Денеб – новая звезда». Эстрадные танцы ставил. Затем были «Солнечный диск», «Имам Шамиль». Сейчас готовим «Энигму».
– Давно, между прочим, готовите. Кажется, премьера намечалась на 8 Марта?
– Да, никак у нас что-то не получается выпустить спектакль. Видимо, всему своё время. Планировали до Нового года, но проблема с костюмами была, денег не было. Потом деньги нашлись, но пошли новогодние выходные. Затем была назначена новая дата – хотели к 8 Марта успеть, всё-таки спектакль тонкий, для нежных женских сердец. А теперь рассчитываем показать его в апреле, хотя гарантировать не могу. Тут много проблем. Коллектив-то у нас непрофессиональный, есть и студенты колледжа культуры, и студенты актёрского отделения ДГУ. И сейчас мы даже вынуждены прекратить репетиции, потому что пара человек из колледжа уезжает в Чехословакию. Мы не можем им, как «Лезгинка», просто запретить куда-то ездить. У нас нет ещё такой марки, бренда, чтобы ради театра бросали постоянную свою работу. Получается, не они мне подчиняются, а я от них зависим.
– Стало быть, журналисты были правы, когда предрекали вашим спектаклям, в том числе и «Имаму Шамилю», недолгую жизнь?
– Выходит так. Почему «Имама Шамиля» пока невозможно восстановить? Потому что у нас труппа ещё слишком малочисленна! В спектакле 40 человек занято, а у нас всего-то 20–25. Положение могли бы спасти танцоры «Лезгинки», но у них свой гастрольный график, и к тому же они всё никак не могут договориться с руководством театра. А так получается, что отыграли мы всего три спектакля, потратили деньги на костюмы, декорации и пр. – и всё. Забыли о «Шамиле». Обидно мне. И за себя, и за моих ребят, которые так выросли в профессиональном отношении, но не востребованы, и за саму идею спектакля.
– Но ведь все эти проблемы можно было предвидеть, правда? Или у вас были варианты их разрешения?
– Я предлагал труппе хотя бы для начала сделать надбавки. Те 70-процентные надбавки, которые есть у всех дагестанских театров. Зарплаты от 1200 руб. до 3200! При личной встрече с Муху Гимбатовичем я говорил и об этом, и о том, возможно ли нам определиться с помещением. Мы же практически бездомные! Артисты не всегда знают, в какой театр им идти на репетиции: в Аварский или в Русский. Иногда в последний момент помещение требуется кому-нибудь другому – и мы скитаемся по городу. Чёткий график репетиций и образовательная база училища необходимы. А когда нет ни того, ни другого… Я и сам удивляюсь, как мы сделали то, что сделали, потому что работаем на голом энтузиазме, без помещения, при маленьких зарплатах. Если бы мы могли хотя бы с утра репетировать, но у меня же ребята почти все студенты, у них занятия. Им вообще памятник надо поставить за самоотверженность!
– Надбавки никакие не сделали, помещение не выделили. Может, хоть у вас всё нормально? Где вы, Муса, живёте? Получили вы обещанную квартиру?
– У друзей живу. А семья в Назрани, я к ним раз в месяц езжу. Первого сентября исполнилось три года моей кочевой жизни. Когда я заключал контракт с Минкультом на постоянной основе, мне было обещано решить вопрос с жильём максимум за два-три месяца. Моя жена, она педагог начальных классов, тогда даже на работу не вышла, чтобы ученики к ней не привыкали. Но всё это дело зависло. Да что там квартира, с этим можно было бы и подождать! Но телевизор и видеокамера, такие необходимые нам для работы, – и те отсутствуют! В ХХI веке в профессиональных театрах говорить о таких вещах смешно. Чтобы учиться – нужно видеть. Я могу показать, но ребятам нужно видеть и более высокий уровень. А здесь в этом даже большая необходимость, потому что нет классической базы, своего балетного училища. Мы когда в училище учились, нас водили в Большой театр по воскресеньям, чтобы мы приобщились к высокому искусству. Каким-то духом пропитались и уважением к своей профессии. Помню, как мы тогда удивлялись. Стоит камера, снимает, что происходит на сцене, а потом все подходят к телевизору и обсуждают, что, где и у кого не так, над чем нужно поработать. Это же азбука!
Место переговоров – театр– Послушайте, Муса, а может, не стоит рассчитывать на государство, а лучше найти какого-нибудь богатого человека, не равнодушного к хореографии, который и камеру с телевизором вам купит, и на спектакль денег даст?
– Боюсь, что на это рассчитывать не приходится. Я знаю это по своей родной Ингушетии. Бывало такое: подходишь, просишь на какую-то постановку. Ну, деньги девать человеку некуда, а он говорит: не-а, не дам. Мне это не нужно. Но если ему это не нужно, то кому это вообще нужно будет?
– А на что у вас дают, на спорт?
– На спорт дают.
– Это всё наша кавказская ментальность – немного презирать всё, что доставляет эстетическое удовольствие. Спорт, дескать, – мужское занятие, а все эти танцы, песни, картины…
– Это знакомо. Когда я ещё сам танцевал в балете и только наездами бывал в Назрани, мне приходилось слышать от друзей детства, что не мужское это занятие – скакать в колготках по сцене. «Хорошо, – говорил я, – вот ты, например, занимаешься борьбой и выходишь на ковёр в коротком трико, демонстрируя волосатые ноги. Это лучше, пристойнее, эстетичнее, чем мой сценический костюм? Я когда танцую, девушек поднимаю и обнимаю, а ты? Кого ты обнимаешь, в каких вы позах стоите?» Как правило, после такого ответа у человека пропадало желание продолжать разговор на эту тему. И правильно! Я считаю, что моя профессия не менее мужская. И сила здесь нужна, и выносливость, а такой растяжкой, как у меня, не каждый каратист может похвалиться. Хотя не могу не признать: кавказская ментальность диктует свои правила игры, и, скажем, традиционный классический балет, пришедший к нам из Европы, здесь могут не принять. А вот модерн, который более свободный и не предполагает обязательных балетных пачек и трико, как мне кажется, более близок дагестанскому зрителю. Кстати, Барышников сказал, что мужчина должен до 40 лет танцевать в трико, а после 40 – в брюках. Фраза была даже более острая. Надо заметить, что сам Барышников именно так и поступил.
– Давайте отвлечёмся от Барышникова с его трудной судьбой и пофантазируем, как бы нам поднять престиж балета хотя бы на уровень национальных театров. Хотя тут сложно будет. Ведь в такие театры могут ходить полтора человека, но попробуй закрыть – вой поднимется: ущемляют!!! Они воспринимаются как часть национальных завоеваний, вроде даргинских, аварских, кумыкских должностей. А вот с оперой и балетом дело обстоит хуже. Никто не вступится в случае чего.
– Театр оперы и балета интернационален. Его будут поддерживать и вступаться за него, если он интересен. А вот как поднять престиж, приохотить публику к театру – это другой вопрос. Но надо сказать, что варианты решения есть. Смотрите, на кого ориентируется публика? На тех, кто обладает властью или деньгами, или и тем и другим. Они задают тон, а им волей-неволей подражают. И если в начале 90-х считалось престижным иметь клубный пиджак малинового цвета, то теперь в моду вошла утончённость вкуса. Эпоха первичного накопления капитала закончилась, люди состоятельные обзавелись соответствующими манерами, перестали разговаривать посредством жестов и распальцовки. Им уже просто по статусу положено быть тонкими ценителями прекрасного. Пусть они тайком зевают на концертах симфонической музыки и, наблюдая за Жизелью, мечтают оказаться с бутылкой пива в руках перед телеком, транслирующим матч между «Спартаком» и «ЦСКА». Но они всё-таки ходят и в театр, и в концертные залы, смотрят балет и слушают органную музыку! А за ними тянутся и другие, рангом поменьше. Это становится хорошим тоном, особым шиком. В Перми, например, где я некоторое время работал, именно в театре Современного балета назначались деловые встречи. Именно там, а не в саунах и загородных домах решались важные вопросы. Вот я и думаю, что если бы наша финансовая элита, люди властьпредержащие, чиновники Минкульта хотя бы регулярно ходили в театр, то, может быть, спустя время за ними бы потянулись и другие. Может, они вошли бы во вкус, стали ценителями и строгими критиками. ]§[
- 6 просмотров