Ахмедхан Ниналалов,
преподаватель; 50–60-е
За полвека жизни в Махачкале мне приходилось жить на разных улицах – и на главных, и на отдалённых от центра. Но никогда не думал, что придётся жить на одной из самых старых её улиц – улице Свободы, в доме почти с крепостными, в 70 сантиметров, каменными стенами и глубокими проёмами окон. Тут, в бывшем общежитии рыбаков, я живу последние 15 лет. А рядом, бок о бок с моим стоят будто вросшие в землю дома, которым сто и больше лет.
Впервые я, сельский парень из Кубачи, попал в Махачкалу в 1947-м, по пути в Буйнакск. Помню только большую белую церковь на центральной площади, шумный городской базарчик перед ней и маленький автобус, с трудом поднимавшийся по крутому перевалу. Мне было 15 лет, и я ехал поступать в Буйнакское педучилище, но учиться не пришлось, маме было сложно меня обеспечивать, и я вернулся. Задира я был страшный и за первый учебный день успел подраться 12 раз. Как меня не выгнали, не знаю, но маму мою часто вызывали в сельсовет. После 10 класса я сначала надумал стать лётчиком и даже приехал в Махачкалу для прохождения медкомиссии. Ну, разделся, подхожу к врачу, кажется, к окулисту, и, неловко повернувшись, случайно наступаю ему на ногу. У врача, видимо, натура тоже была горячая, и он вскрикнул: «Что ж ты делаешь, козёл!» Это и решило мою судьбу. Я решил, что если даже тут ко мне так обращаются, то дальше может быть ещё хуже. Обозвал его козлом в ответ, забрал документы, развернулся и ушёл.
Так и стал я не лётчиком, а нефтяником. А в Махачкале поселился уже после того, как с отличием закончил Бакинский нефтяной институт и даже успел поработать оператором по добыче нефти. Это было уже начало 60-х. Я был в отпуске, женился три дня назад и приехал к гендиректору производственного объединения «Дагнефть» Саидову устраиваться на работу. Сначала меня отправили на нефтедобычу в Южно-Сухокумск, потом перевели в Махачкалу, где тогда тоже велась активная разработка нефтяных месторождений. Там, где сейчас находится Восточный рынок, была наша контора нефтепромысла, а вокруг, среди виноградников, было множество скважин и станков-качалок. И одно-двухэтажные дома. Дома повыше казались нам тогда настоящими небоскрёбами. В одном из них, на улице Ленина, 16, мне в 1961 году дали квартиру. Настоящее богатство по тем временам, целых две комнаты, паркетные полы и кухонная мебель. Правда, когда у нас родилось четверо детей – дочь Зейнаб, старший сын Саид и братья-близнецы Гасан и Гусейн, – там стало тесно. Но до землетрясения (многие отсчитывают время именно так – до землетрясения и после него) мы ещё жили там. Это тот самый знаменитый четырёхэтажный дом на углу Ленина и Горького, где тогда жили Расул Гамзатов, Али Алиев, Мурад Кажлаев и много других известных людей. Расул Гамзатович быстро сходился с людьми и умел дружить. В компании близких, читая свои стихи, он так увлекался, что для большей выразительности мог, обращаясь к кому-то из присутствующих женщин, упасть на колени. Есть ещё такая история, которой я был свидетелем, как, захваченный новыми, ещё не написанными стихами, он, бормоча строчки себе под нос, возвращался с пляжа, забыв одеться. Так и шёл по улице, извините, в одних трусах. А следом за ним шла вереница его почитателей, и каждый нёс кто брюки, кто рубашку, кто сандалии.
Ещё помню, проснулся я утром, услышав какой-то шум. Выглянул в окно – по улице Ленина идёт толпа зевак всех возрастов, и в центре метровыми шагами – огромных размеров человек, широкоплечий такой, с большими руками. Среднего роста люди с ним рядом муравьями казались. Как я потом узнал, это был известный великан – Абдурахман Кикунинский. Очень впечатляюще выглядел!
Когда произошёл разрушительный подземный толчок, я находился в Москве на защите. Подходит ко мне на Красной площади мой сосед и коллега по работе Рустамов, и говорит: «А ты что тут до сих пор? Не знаешь, что Махачкала разрушилась от землетрясения?» Я, конечно, сразу выехал домой, там же семья, дети. Уже на подъезде к городу, в Шамхале, увидел масштаб разрушения – одни печные трубы и руины. Но наш дом был каменным и надёжным и ни капли не пострадал. Тем не менее нас со многими другими пострадавшими на время переселили в одноэтажные деревянные бараки в районе геофизической конторы. Она находилась на улице 26 Бакинских Комиссаров, напротив нынешнего «Пассажа». Дожди шли тогда сильные, бараки заливало, но так было безопаснее в случае новых толчков.
После работы в «Дагнефти» я перешёл на преподавательскую работу в политехнический институт. И как-то один из моих приятелей, тоже преподаватель, не буду называть его имени, он был большой любитель приударить за хорошенькими студентками, выбрал себе очередную «жертву». Сначала обхаживал всячески, а затем назначил ей свидание. Но девушка рассказала всё брату, и тот, собрав друзей, подстерёг незадачливого Казанову и вырезал у него на задней части брюк огромную звезду. Обиженный приятель прямо в таком виде побежал в горком жаловаться, что над ним поиздевались, но сочувствия не нашёл, зато получил кличку – Штаны. История широко разошлась по городу, не рассказывал её только ленивый, а кличка прилипла накрепко. Так его и звали потом долгие годы.
В году 75-м в институт приезжал на встречу с избирателями депутат Верховного Совета от Дагестана, композитор Тихон Николаевич Хренников, а с ним – ещё и Иосиф Кобзон. Сидим мы в деканате, и секретарь партийной организации читает подготовленный сценарий встречи, кто за кем выступает с речами. Первым должен выступить сам депутат, затем Кобзон споёт несколько песен, после него выступит студентка института и последним – главный архитектор города, по совместительству наш преподаватель по фамилии Придаткин. Последний был хорошим человеком, грамотным специалистом, педагогом, но его ораторский дар, мягко говоря, оставлял желать лучшего. Я сразу понял, что будут проблемы, и посоветовал его заменить на кого-нибудь другого. Но меня не послушали. Встреча проходила гладко до того момента, когда слово предоставили этому самому Придаткину. Отчитался Хренников, спел Кобзон, звонким задорным голосом прочла свою речь девушка, а потом на трибуну вышел Придаткин.
«Дорогой Хрен Николаевич, – начинает он, и зал взрывается хохотом. Тогда он делает вторую попытку: – Дорогой Николай Хренович…» И его речь уже никто не слышал, конечно. Неудобно было перед депутатом, но удержаться от смеха было невозможно.
Тогда же, в 70-х, на юбилей Расула Гамзатова съехалось много знаменитых поэтов и композиторов. Почётных гостей по распоряжению обкома распределили на проживание в семьи его работников. Нашему соседу этажом ниже, Зайнутдину, а жили мы тогда уже на улице Мира, «дали» композитора Яна Френкеля, автора знаменитой песни «Журавли» на стихи Расула. Зайнутдин, конечно, собрал всех соседей за большим столом, пригласил и меня. Я, как истинный кубачинец, не мог оставить гостей без подарков и вручил всем присутствующим свои изделия, а Френкелю – изящный, очень красивый серебряный браслет для его супруги. После застолья мы переместились к другому соседу, Гаруну Хираманову, у которого было фортепиано, и там композитор играл и пел для нас. Естественно, не обошлось без «Журавлей». Я до сих пор считаю, что лучше него эту песню никто не исполнил. Так же, наверное, считают и все, кто его слышал в тот вечер. А слышали многие – на музыку, на звук прекрасного голоса потянулись те, кто жил рядом, люди открывали окна, останавливались прохожие, соседи выходили во двор, рассаживались на лавочках и слушали как зачарованные: «Не потому ль так часто и печально я замолкаю, глядя в небеса…»
«Кашкаев. 1912» – читаю я на фронтоне соседнего дома имя первого гордого владельца. Буквы непростые, гнутые, нарядные, с завитками. Наверное, ходил, поглядывал хозяйским глазом, смотрел, достаточно ли затейлив вензель, не подвели ли каменотёсы. И не знал, что впереди войны, революции, что родовое гнездо, которое он так заботливо обустраивает, может быть разорено в одночасье. Что с ним сталось, с этим Кашкаевым, выжил ли сам, как сложилась судьба его потомков? Приходят ли они на улицу Свободы, поглядеть на дом, что строил их прапрадед, помнят ли вообще о его существовании? Не знаю. Но я люблю смотреть на эти стены, на эти буквы, что вырезались с уверенностью, что жизнь будет долгой и счастливой, а семейство – многочисленным и процветающим. Смотрю и почему-то вспоминаю всё сразу. И тот памятный осенний вечер, наполненный голосом Френкеля, и смеющегося молодого Расула, шагающего по Приморскому бульвару, щурящегося от солнца, бьющего прямо в лицо, и себя, молодого, полного сил, планов и надежд.
Елена Зеленина,
журналист; 60–70-е
В четырёхэтажном «портовском» доме, на кухне, стояла печка, которую мама топила дровами, на каждом этаже по три квартиры и одна общая ванна на этаж. Жили тут работники Махачкалинского порта, в том числе и главный инженер Осман Юсупович Омаров, выпускник знаменитой Ленинградской «корабелки». Его жена София Султановна – врач.
Омаровы – были наши соседи и лучшие друзья на всю оставшуюся жизнь.
Они первыми купили телевизор, и мы с Калиматкой по вечерам слушали дагестанские былины в исполнении Булача Гаджиева. Мне было тогда пять лет, младшей дочке Омаровых Калимат – шесть.
Мои родители приехали сюда в 1954-м. Папа Леонид Петрович Зеленин только что выпустился из Высшей партийной школы в Киеве и получил направление в «Дагестанскую правду».
Мы сразу влюбились в море – левая часть пляжа была огорожена и называлась «Детский пляж». Каждую весну сюда привозили откуда-то свежий золотистый песок.
С пляжа возвращались по Буйнакского, свернув сначала в рыбный магазин. До начала 60-х в магазине стоял огромный аквариум, а в нём плавали полусонные усатые сомы.
Буйнакского – наш Бродвей. Все атрибуты Бродвея, представить который тогда можно было лишь по романам Драйзера, были в наличии.
Театры: Русский драматический, Театр Кукол. Кинотеатр «Темп» (сейчас – «Дружба») с летней площадкой. Рядом, в Городском саду, летняя эстрада, где пели все тогдашние знаменитости. Мы с мамой слушали там Эдиту Пьеху.
Здесь же скромные заведения советского общепита, ближе к вокзалу – кафе «Мороженое» с летней верандой. И раздолье для шопинга: «Детский мир» (на углу, у поворота к пляжу); «Ткани» (из купленных тут штапеля и крепдешина мама шила себе и мне платья на каждый день и на выход); «Фиалка» (если привозили рижскую парфюмерию, выстраивалась очередь); «Букинистическая книга» с узкой вертикальной витриной, где каждую неделю выставлялись новые поступления.
Маленькая конурка букиниста даже снится мне иногда. Там были куплены «Золотая цепь» и «Бегущая по волнам» Александра Грина.
Париться ходили в «портовскую» баню за железнодорожными путями. Где-то рядом с баней, в закутке, был «портовской» же продуктовый магазин. Под ним на сыром зимнем ветру мы с мамой как-то простояли целый день в очереди за крупой.
Родители ходили в Русский театр имени Горького. На премьерах был аншлаг. Начальство присутствовало обязательно: партийные функционеры, руководители ведомств и предприятий с нарядными жёнами кивали друг другу, прогуливаясь в антракте.
Театром руководил Народный артист ДАССР Исай Сапожников. Мастер, воспитанный на традициях МХАТ, ученик Е. Вахтангова и В. Мейерхольда. Его Маргарита, супруга и муза – народная артистка ДАССР, Раиса Кулик-Терновская.
Супруги организовали театральную студию, в которую принимали всех желающих. И каждый студиец мог подышать волшебным воздухом закулисья, поучаствовать в читке пьесы, попробовать себя в мизансценах и даже сыграть в студийном спектакле.
В Городском саду можно было встретить молодого Расула Гамзатова. Первые его стихи и поэмы в русских переводах стали появляться в «Дагестанской правде». А в ежемесячной «Литературной странице» печатались отрывки из повестей, маленькие рассказы и стихи всех тех, кого мы сегодня называем классиками дагестанской литературы.
В городе газету называли «Дагестанкой», чтобы отличать от центральной «Правды». Фельетоны в «Дагестанке» писал отставной офицер спецслужб и член Союза писателей, Виталий Горбач. Он же – автор (наверное, первых в истории литературного Дагестана) детективных и «шпионских» романов. Загадочная личность, бывший контрразведчик и первоклассный рассказчик. Только когда на экраны вышел приключенческий сериал «Операция “Трест”» об операции ОГПУ против Бориса Савенкова и британского разведчика, Сиднея Рейли, Виталий Фёдорович рассказал, что на одном из этапов, ещё совсем юнцом, участвовал в ней.
Ещё один любимый читателями тех лет газетный жанр – художественный очерк. Вацлав Михальский (будущий лауреат Госпремии России) написал для «Дагестанки» цикл очерков о людях «ЧиркейГЭСстроя».
У партийной газеты появилось «человеческое» лицо.
Ура! Мы едем в новую квартиру на Гаджиева, 3. Это Дом писателей из жёлтого дербентского камня. Наш новый дом полон знаменитостей и живых классиков дагестанской литературы.
Первой на нашем пороге появилась тётя Хажар (жена писателя и переводчика Аткая Аджаматова), протягивая на блюде свежеиспечённые чуду. Сам Аткай – неизменный партнёр моего отца по шахматным баталиям. За шахматами обсуждаются литературные новинки, опубликованные в «Новом мире» и «Дружбе народов».
Над нами поселился писатель и учёный Абачара Гусейнаев с большой семьёй. Его дочери – мне ровесницы и подружки.
В первое же лето после новоселья поэт Мирза Магомедов посадил под своим окном первого этажа виноградную лозу. И она росла и плодоносила после его трагического ухода из жизни ещё лет сорок, поднявшись на пятый этаж – до самого балкона Гусейнаевых.
Помню очень древнего старика с белой бородой – это дедушка Казияу Али. Народный поэт Дагестана, бывший красный партизан. Выходя во двор, он одаривал каждого из детей то конфетой, то яблоком и что-то ласково говорил на кумыкском языке.
С нашего балкона на четвёртом этаже я наблюдаю, как поэт Юсуп Хаппалаев двумя этажами ниже играет с кем-нибудь из друзей в шеш-беш. Ещё дядя Юсуп рано утром уходил с удочкой на рыбалку, а потом на его балконе вывешивались сушиться «тарашка» и бычки. Его жена – добрейшая Шамсият Абдурахмановна – преподавала у нас в школе физику.
На третьем этаже – квартира Фазу Алиевой. Как же вкусны были медовая халва и урбеч, приготовленные руками её старенькой мамы! Во время Уразы-байрама бабушка Апи славила Бога и одаривала гостинцами всех соседей.
Советские праздники часто отмечали у нас. Приходили Омаровы, Фазу Алиева и Муса Магомедов, Ахмедхан Абу-Бакар с женой Фатимой, Виталий Горбач и Хизгил Авшалумов с жёнами.
Было интересно и весело. Фазу Гамзатовна произносила тосты как маленькие романы. Большинство из них вскоре появились в стихотворном сборнике «Аварские тосты».
Виталий Горбач рассказывал неизвестные подробности о гибели комдива Котовского. Хизгил Давидович смешил байками о Шими Дербенди. А Абу-Бакар делился эпизодами со съёмочной площадки фильма «Адам и Хева».
Из Кисловодска приезжала Мариам Ибрагимова. Врач, написавшая исторический роман «Имам Шамиль», документальной основе которого могли бы позавидовать многие тогдашние историки. Но роман, казалось, навечно был приговорён лежать «под сукном». Друзья читали его в рукописи.
А вот и первый и единственный личный автомобиль – белая «Волга». Её купила народная артистка СССР Барият Мурадова. Для машины был сооружён гараж, на крышу которого мы вскарабкивались по горбатой кладке старого забора Лорийских казарм. Считалось особой доблестью прыгнуть с этого гаража на широкую железную крышу пожарного водоёма. Высота была изрядная, под два метра. Кто боялся прыгать, того не принимали играть в «казаки-разбойники».
На месте нынешнего парка (между площадью и вторым рынком) стояла воинская часть, размещавшаяся в тех самых, ещё дореволюционных Лорийских казармах. Перед отбоем солдаты маршировали на плацу и громко пели: «Не пла-а-ачь, девчо-о-о-нка!»
В комнате старшего брата Ильи яблоку негде упасть. По вечерам здесь собирается «продвинутая» университетская молодёжь – и зелёные юнцы, и парни постарше. Их модные подружки с иняза в коротеньких юбчонках, на тонких каблучках, глазки со «стрелками» из-под густых чёлок.
Мама жарит картошку на всех. На письменном столе пробки из-под геджухского вина.
Стихотворение Иосифа Бродского «Пилигримы» Илья напел под гитару на рубеже 70-х. И ещё поэму Вознесенского «Ave Оza».
Бродский – запрещённый автор. Но ведь никто не выдал! Хотя одна половина весёлой и находчивой Махачкалы конца 60-х – начала 70-х годов побывала у нас, а вторая – слушала магнитофонную запись, что передавалась из рук в руки.
Сценарии выступлений самой первой команды КВН ДГУ сочинялись тут же. Все интермедии, вопросы-ответы на разминках, домашние задания придумывались, обсуждались с криками, спорами и дружным хохотом.
Вот друг неразлучный – капитан команды Виктор Швачко – обаятельный, чуть застенчивый эрудит. Шурик из «Кавказской пленницы» – его копия.
Каким же удовольствием было их всех передразнивать! В отместку Борька Костров по прозвищу Босс однажды посадил меня на шкаф. Валерий Махарадзе – по возрасту самый старший в команде. Он говорит хрипловатым басом, а на свадьбе Ильи с Людой Спицыной так грянул Высоцкого «Парус! Порвали парус!», что дрогнули даже мощные стены Дома писателей.
Вот ещё имена из этой славной компании: Джабраил Омаров (Жорик), Александр Мелентьев, Александр Александровский, Лев Овдин, Юрий Бычихин, Надежда Абрамова, Эльвина Рысина (Ляля), Евгений Колобов, Евгений Джетере. Многих уж нет, иные странствуют далече…
Рубрику ведёт Светлана Анохина
_____________________________________
Редакция просит всех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились старые фотографии, связаться с нами по телефонам: 67-06-78 и 8-988-291-59-82.
Фото из архивов музея истории Махачкалы и героев публикации
- 219 просмотров