Был такой город

Ирина Габрилян, преподаватель,              

1970–1980-е годы

Сейчас понимаю, что мне, должно быть, люто завидовали. В 1967 году, когда мы приехали из Баку в Дербент, он ещё так не разросся. В принципе, «город» – это было то, что размещалось между двумя крепостными стенами. Начинался Дербент от крепости и тянулся до железной дороги. И вот представьте, что в этом пространстве внутри стен было ещё одно заповедное, куда так с улицы не зайти, огороженное высокой стеной – крепость в крепости. И маяк, как её центрообразующий символ, загадка и тайна. А мы просто жили там, в большом доме за высоким забором. Мне было 8, а брату Баграту 18, когда мы там поселились. Мой отец, Семён Исакович, был назначен начальником этого самого маяка, а мама, Зинаида Евгеньевна, была при маяке техником-смотрителем.

Мальчишки, наверное, душу бы заложили за возможность туда проникнуть или хотя бы одним глазком глянуть, что там и как там. Но во дворе свободно разгуливали здоровенные кутанские овчарки, Казбек и Кура. И приходилось сажать их на цепь и одевать намордники, когда к нам приходили гости. Мы привезли этих псов из Баку, они к папе с щенячьего возраста привязаны были, и когда мы уезжали, Казбек долго бежал за машиной, и папа не выдержал. Так и переехали с нами в Дербент.

Дом наш был по тем временам роскошным, огромным, просторным, 8 комнат, высоченные потолки, тут же были папин кабинет и канцелярия. И для гостей двери всегда были открыты. Их у нас собиралось много – Крыловы, Бабахановы, Хаймовы – родители хлебосольные были. Летом садились во дворе, под огромным ореховым деревом, ему уже тогда было больше ста лет. Говорили, что посадили его в 1860 году, когда построили и сам маяк.

Все праздники, дни рождения всех друзей, а позже и моя свадьба игрались в маячном дворе. По выходным папины приятели играли тут в нарды, женщины накрывали на стол, все вместе ели, пили чай, а дети играли. Но больше всего мы любили качаться в гамаке. Родители Лены Литвиновой, моей подруги, даже отправляли её на летних каникулах к нам побыть на свежем воздухе, потому что сами всё время работали. Лена ложилась в гамак и читала, а моя мама восхищалась такой тягой к книгам и всегда приводила мне её в пример.

Зимой в нашем дворе можно было кататься на санках по аллейкам и играть в снежки, а летом плескаться в бассейне. Его по правилам пожарной безопасности надо было всегда держать наполненным, а папа за ним следил – чистил и менял воду, поэтому в летнюю жару нам и гостям было где освежиться. Пусть всего метровой глубины бассейн, нам и этого вполне хватало.

Если папины знакомые покупали барана к какому-нибудь событию, то вопрос, где его держать, у них не стоял. Они просто звонили отцу: можно у вас барана оставить? И папа никому не отказывал, двор-то большой. Тут же, во дворе, мама разводила кур и индюшек. Удивляюсь, как ей со всем хозяйством удавалось управиться, да ещё гостей изысками кулинарными удивлять. Сколько помню, она всегда хлопотала у плиты. Если сильно уставала и жаловалась, папе всегда удавалось подобрать какие-то волшебные слова, мама тут же отходила, и жизнь продолжала идти своим чередом.

А сад! Тут росли инжир, яблоки какие-то удивительно вкусные, слива, алыча, всего много – ешь не хочу. Отец любил возиться в саду, удивляюсь, как у него на все времени хватало. Он тут настоящий райский сад создал – розы разных сортов, кусты сирени, жасмин… как это всё весной благоухало, передать не могу. 11 саженцев граната привёз с собой из Баку и вырастил плодоносящие деревья, такие, что ветки гнулись под тяжестью. Как созреют, мама нас сажает гранаты чистить, а потом из самых спелых зёрен сок выдавливает и тут же нам даёт.

Однажды к нам в гости пришла тётя Ната Аверина. Увидела сад, деревья, ос и пчёл, летающих вокруг цветков, и предложила отцу пчёл разводить. Он как-то сразу загорелся этой идеей и купил маленький улей, не изучив повадки пчёл. А они его так сильно изжалили, что пришлось вызвать скорую. Тогда мы впервые услышали, как папа в ярости заругался нецензурными словами. Думали, продаст и пчёл, и улей. Но он откачал первый мёд и говорит маме: «Знаешь, Зина, а всё-таки стоит этим заниматься. На базаре такой мёд не купишь». Купил экипировку, медогонку, выписал журнал «Пчеловодство» – и всё наладилось. Ульи стояли в несколько этажей, и у нас всегда был свой мёд.

Но это всё пришло потом, и пчелы, и клумбы, и то, что понимается под домашним уютом, – заслуга моих родителей, а в первые годы ни газа, ни воды, ни места для купания, всё как-то слишком сурово. Купаться мы ходили в душевую при хлебозаводе, папа там договорился с директором, Николаем Абрамовым. Завод в двух шагах от маяка был, но зимой мама всё равно укутывала меня так, что одни глаза торчали. Рот не открывать, не разговаривать, а дышать только носом, чтобы не простудиться.

Чтобы перед школой напоить меня чаем, мама с вечера ставила чайник на керосинку, а печь топили дровами. Папа специально приглашал людей, которые кололи дрова, а мы несли их в дом и топили печь. Потом, правда, всё наладилось, и в нашем «государстве» появились и газ, и вода, и своя баня.

И всё же, конечно, самым главным в нашей жизни был маяк. Для папы и мамы это была работа, для меня – романтика. Отец регулярно ходил на почту за большим конвертом, который присылали ему из Баку. В конверте – распоряжение, когда надо включить, а когда выключить огромную линзу с лампой внутри на маячной башне. Эта линза, как и ореховое дерево во дворе, с самого основания маяка была. Она давала круговой свет, её какой-то французский инженер изобрёл. Для чистки этой линзы папе, опять же из Баку, присылали специальный очищенный спирт и специальные тампоны. А потом, в 1982 году, линзу сняли и отправили в музей, а на её место установили современную, советскую, которая давала точечный свет и как будто мигала. Люди сразу заметили изменения – и к папе, с расспросами: почему это наш маяк по-другому светить стал? И папа отшучивался, мол, это такая специальная, подмигивающая лампа.

На самый верх вела винтовая лестница, сто с лишним ступенек, уже не помню точно, а в детстве ведь знала назубок. По распорядку в башне надо было делать текущую уборку раз в неделю, и каждый месяц – генеральную. Каждую ступенечку мама до блеска натирала скипидаром, а когда я подросла, то доверяла это важное дело мне. Только ключи от балкона на башне не давала, боялась, что упаду.

Маяк тогда был самым высоким строением в городе, а ведь его надо было регулярно красить! Но друг отца, дядя Фахри, он тогда начальником СМУ был, привёл к нам прораба по имени Хануко. Этот Хануко придумал прикрепить деревянную подвесную люльку, в которую садился маляр и красил маячную башню. А ещё мы красили все бордюры, калитку и якоря на ней. И по особо важным праздникам – в День Победы, 9 мая, и в День Военно-Морского Флота – на башне вывешивали флаг, это было очень торжественно.

Когда папа перестал служить на маяке, мы переехали в обычную квартиру.  И мой сын долго не мог привыкнуть, что надо запирать двери. Мы ведь хоть и жили за высоким забором, но при открытых дверях. И так жили не мы одни. В Дербенте это было принято. Была какая-то особенная – дербентская – общительность, открытость, внимание друг к другу. Помню, когда я поступила на работу, мама всегда советовала мне выходить на 10–15 минут раньше – для того, чтобы я могла поздороваться со знакомыми, поинтересоваться, как у них дела, и не опоздать в школу, на работу или куда я там шла. И действительно, не бывало такого, чтобы я кого-то не встретила. Все передавали привет моим родителям, а я в ответ должна была пожелать здоровья. А сейчас вот я иду, не задерживаясь, не встречаю знакомых, никто не интересуется моими делами, и мне некого спросить: «Ну, как там ваши, все ли здоровы?» – некому передать привет.

Хотя вот недавно я встретила одну женщину, портниху, которая вспомнила, как 25 лет назад шила мне платье. Красное, с воланами, я вела в нём сына в первый класс. Представляете, она описала его так, как будто только сшила, и это спустя четверть века! И я сразу так расчувствовалась, разнежилась, будто опять перенеслась в наш дом, где сладко пахнет мамиными булочками, а папа ворчит, что мёд вышел хуже прошлогоднего, а вечерами на верхотуре, над самой моей головой, вспыхивает звезда маяка.