О 23 февраля Магомед Махулович Махулов говорит так: «Мне повезло, у меня в этот день сразу два праздника: День Красной армии и день моего рождения». А вот с годом рождения сложнее. Точная дата не известна. В разных документах были проставлены разные цифры, и между ними зазор в несколько лет. Так что по одним данным, в феврале этого года ему исполняется 99, а по другим… По другим уже перевалило за сто.
Магомед Махулов – орденоносец, у него два ордена: Ленина, орден Трудового Красного Знамени, Золотая Звезда Героя Социалистического труда, Знак почёта и 15 юбилейных медалей. В 2013м ему вручили орден «За заслуги перед Республикой Дагестан». Но прежде всего он человек, проживший огромную долгую жизнь, такую долгую, что даже страшно представить и неловко приставать с расспросами. Тут можно только слушать и записывать – что сочтёт нужным сказать, то и будет правильным.
Фамилия моя с аварского переводится как Железный. Родом я из Хунзаха. Нас было шестеро в семье: трое сыновей и три дочери. Отец был очень требовательный человек. Ни себе поблажек не давал, ни нам. В 6 лет я уже отвечал за отцовского коня. Отец возвращался из командировки усталый, спешивался, передавал уздечку мне и забывал о коне до следующего утра. А я расседлывал, поилкормил, чистил – мне это всё в радость было – и с утра с отдохнувшим конём на поводу уже крутился во дворе, поджидая отца. У нас в семье было так принято: если ты за чтото берёшься, делай ответственно и честно. Уважение к старшим, почти утраченное сегодня, тоже было законом. Мама смеялась: «Сынок, послушай меня, ты сначала делай то, что говорят тебе мама или отец, а потом уже выполняй поручения соседей и односельчан». Но я так не мог, ведь если обратился старший, как отказать? И я был безотказный. Мне даже прозвище в селе дали, в переводе на русский оно звучит как Исполнительный Мухаммад.
В 1923 году у нас в Хунзахе открылось медресе. Мама говорит: «Сынок, если ты пойдёшь туда, это тебе хорошо будет или плохо?» Я отвечаю: «Хорошо будет!» – «Ну, тогда иди», – сказала мама. Нас обучали местные учителя, которые прекрасно знали Коран. А в 1925м, когда открылась школа, мы попрощались с медресе и перешли в неё. Эту школу я окончил в 1930м и поступил в Дербентский сельхозтехникум, очень хотел стать агрономом. В те годы по инициативе государства в Дагестане стали сеять хлопок, от Дербента и до самого Манаскента поля были. Собирать хлопок пришлось нам, студентам. А место было нехорошее, много комаров, да и жили мы в наспех сколоченных бараках. Почти все заболели малярией, дрожим, зубы клацают, страшное дело, в общем. Первый курс ещё както протянули. Даже экзамены сдали. А потом нам всем дали академический отпуск на 2 года. Я больной приехал в Хунзах и сразу свалился в очередном приступе. Пришли друзья отца, медики, первым делом сказали: «Одеяло закуси, а то останешься без зубов». Через год вроде полегче стало. Думаю: нет, в Дербент я не вернусь… И отправил документы в Воронеж. Меня приняли на 2 курс. Только если тут были хлопок и болота, то там – картошка и холод. А ещё разбитые окна, сырые стены и сквозняки в бывшей церкви, где для нас обустроили временное общежитие. И малярия моя вернулась. Девушка училась со мной на одном курсе, Катя. Очень была красивая, из хорошей семьи, отец на руководящей работе. Она сказала отцу, тот помог и мне сняли гостиничный номер за счёт профсоюза. Такое внимание русского человека к приезжему мусульманину меня очень тронуло. А Катя... Если бы я продолжил учёбу, у нас с этой девушкой получился бы семейный лад. Только совсем плохо стало со здоровьем. Както вызывает меня ректор: «Уважаемый Магомед, мы вам академический отпуск даём, вам надо отдыхать, у вас тяжёлое заболевание». Солдат есть солдат, я его послушал. Послали со мной женщину, Зинаиду, фамилию не помню. Доехали до Ростова, а я уже так слаб был, что встать не мог. Еле отрываю голову от подушки, выглядываю в окно, а по перрону ходят герои гражданской войны, наши, хунзахские. Я говорю Зинаиде: «Приведи сюда вон того человека. Скажи, Муххамад просит». Она привела другого, но тоже наш, хунзахский оказался. Он меня с трудом узнал, я был худой – одни кости и весь жёлтый. Опять отпуск двухгодичный. В Воронеж я не вернулся.
ххх
Я комсомолец был, активист, это заметили, и както Гамзатов, 1й секретарь райкома комсомола, прислал за мной, пригласил на беседу. Я с трудом дошёл, тощий, галифе отцовские на мне болтаются. А тут мне говорят: «Будешь преподавать русский». – «Как? – спрашиваю. – Я же не русский человек!» – «Обучим», – говорит Гамзатов. Окончил я в Буйнакске курсы, потом в Хунзахе окончил техникум, и в 1931м я, 18летний мальчишка, стал учителем. Сначала в селении Орота, затем в Хорохи. Там, в Хорохи, не было ни столовой, ни ресторана – ничего. Учителям давали 6 кг муки, и кормись как хочешь. Так что я сам хинкал делал. Хороший хинкал получался. Красивее, чем я, хинкал никто не делал. Труднее было с преподаванием – не хватало слов, но теми, что были в моём словаре, я точно выражал свою мысль, язык не коверкал. (Позже, сначала на курсах в Ставропольском крае, потом и в Москве, в высшей партийной школе, ко мне прикрепляли «отстающих». Трое из четверых были русские. Не понимаю, как такое могло быть: русский человек не знает родного языка, и нацмен его учит! Но так было.) Так вот, однажды приехал 2й секретарь райкома партии в Хорохи и говорит: «Это вы тут преподаватель русского языка? Можно к вам на урок пойти?» Отвечаю: «Приветствую вас, проходите».
Я аккуратный человек, у меня были планы уроков, всё чинно, благородно, я ему всё показал. «Вот, – говорю, – вы садитесь, слушайте, может, я ошибаюсь». Сам думаю: буду спрашивать только отличников, чтоб не оплошать. И в этот день ученики, ученицы такую активность проявили все! Даже кто слабо учился, тоже поднимал руку. Секретарь этот на меня удивлённо посмотрел и сразу после окончания уроков говорит: «Давайте мы вас заберём заведующим районо». – «Мне 18 лет, куда мне заведующим районо, да и высшего образования нет у меня!» – отвечаю. А он тогда другое предложение сделал – идти школьным инспектором, методистом. Я сразу хотел сказать да, но воздержался, цену набивал. В общем, порешили на том, что 5 дней мне даётся на обдумывание. И через 5 дней я позвонил. Через год работы меня райком комсомола на должность завотделом пионеров забрал, потом зам. полит. учёбы, потом – 1й секретарь райкома комсомола. И пошло дело.
ххх
В 1936 году в районо я встретил Гамзата Цадаса. В те годы он был инспектором культпросвета. Это был удивительный, чудесный человек, умный, весёлый, разговаривал с юмором. Если мы были загружены и уже с ног валились от усталости, Гамзат обязательно чтонибудь весёлое сочинял, мы смеялись, и усталость отпускала. Он был не только хорошим другом, он был исключительно добросовестный, чистый человек. Помню, его выдвинули депутатом Верховного совета, и он приехал в Гуниб на встречу с избирателями. И я как раз тогда в Гунибе работал. Пригласил его к себе. В 1947 году что есть дома, чем гостя угощать? Голодное время. Но что было, всё достали. Поставили. Гамзат подошёл к столу, посмотрел внимательно и спрашивает: «То, что на столе, это наша собственность или колхозносовхозная?» Я отвечаю: «Гамзат, неужели вы до сих пор меня не узнали? Я колхозносовхозные склады, кассы не трогаю!» Он засмеялся: «Ну, тогда можно садиться!» Взял трубку, звонит в Цада жене: «Я у Магомеда, тебя не хватает, немедленно вылетай!» И смеётся своей шутке. Лёгкий, светлый человек, около таких люди отогреваются и лучше становятся. А как он танцевал! Одна русская учительница спустя 10 лет после войны прислала письмо, вспоминала: «Гамзат лезгинку отлично танцевал! Не в обиду Расулу, ему до отца далеко». Но настоящая дружба между нами началась раньше, ещё в 30е. Нам както поставили задачу – избычитальни в сёлах открывать. Хорошее дело – книги, они человеку мир показывают, приучают думать самостоятельно. Только вот работать в этих избахчитальнях было некому. Поговорили мы с Гамзатом и решили: пойдём по районам, будем заходить к кунакам, знакомым, у кого есть дочери, закончившие 5 классов, просить, чтоб под наше слово отпустили учиться. Девушек мы всё же тогда нашли, уговорили родителей, отправили учиться, а я навсегда запомнил тот поход. Мы шли пешком по горам и разговаривали. Он слушал меня как равного, а я думал, что с Гамзатом говорить – это как читать огромную книгу, где написано всё о жизни. В какойто момент мне даже стало казаться, что мы уже многие годы так идём, поднимаемся по склону, спускаемся в долину, и цель наша не очень важна, и избычитальни не важны, а важна эта дорога, горы вокруг, небо над нами и наш разговор, разговор двоих мужчин.
ххх
В годы войны приказом штаба республики я был утверждён комиссаром истребительного батальона. Мне тогда было то ли 26, то ли 27 лет, а под моим началом – 80–120 человек. Наш батальон на ногах стоял, каждого подозрительного человека приводили в штаб, времято неспокойное было, тревожное. В Хунзахе убили жену председателя райисполкома ГаджиАли Даниялова. Она выезжала в Ругуджа за товарами, когда возвращалась, у Кородинского моста подошли трое, попросили: отвезите нас до вершины. Она согласилась, и, когда добрались до вершины, её расстреляли. Их поймали в Хаджалмахах. Другой случай: мне сообщили из штаба республики, что в Кахибе действует тройка диверсантов, террористов. Убили начальника милиции Магомеда Гаджиева, и у них в плане уничтожение руководящих работников Хунзахского района. И вот скачет наш батальон на задание, а навстречу женщинапатриотка, дагестанка, говорит: по этой дороге не идите, засада! Мы люди умные, послушали эту патриотку и снизу пошли, через Тогот. В большой норе (местные называли её Ноко) нашли их логово, прочно они там обосновались, страшные дела планировали. За успешное уничтожение этих террористов были награждены почётными грамотами 5 или 6 наших бойцовистребителей. Но не знаю, справились бы мы, если бы не простые люди. Магомед Устаров из Гоцатля, пожилой уже человек, каждого подозрительного человека приводил в райцентр под винтовкой. Такой партизан был. И женщины отважные были. Не хуже мужчин. Вот Баталова (она у нас в отряде была санитаркой) однажды пошла в Амуши, узнала, что там прячется дезертир, арестовала и сама доставила его в сельсовет. Звонит мне: «Магомед, я поймала дезертира». Я говорю: «Как ты могла пойти туда одна? Тебя могли убить, уничтожить!» Она смеётся: а что было делать? Весь народ был тогда сплочённым. Каждый осознавал, что свой Дом от врага защищает, что это область его личной ответственности, и разные там склоки, ссоры на второй план ушли. Не знаю, возможно ли сейчас подобное, что нужно, чтобы народ почувствовал себя одним целым.
ххх
В коммунистическую идею я верю до сих пор… Только кадры нужны и надо быть честным. А сейчас жуликов много, подхалимов, проходимцев всяких. Раньше, если вы чтонибудь натворили, и я замечал, то на открытом партийном собрании выступал и критиковал вас. Сейчас никто вас критиковать не станет, воруй сколько хочешь. А поймают – даже стыдно не будет, это стало чуть ли не доблестью. Мне кажется, в наше время даже воры были нравственнее. Помню, мы исключили одного из партии, это был хороший, душевный человек, но выпивал, дебоширил, безобразничал и растрата у него была. Он сильно переживал после исключения. Его жалели и мне даже в обкоме говорили, мол, можно было не исключать. Я тоже жалел, но возмутился: «В партии для таких места не было, нет и не будет!» Я не чувствовал себя виноватым, я чистку делал партии, отчищал от грязи. По чьейто кляузе приезжала целая комиссия, меня вызывали, но я отказался идти, сказал им: «Вот документы, протоколы заседаний, читайте сами, делайте выводы». И уехал по районам. А время спустя вызвал меня Абдурахман Даниялович, спрашивает: «Испугался?» Я плечами пожал. А он продолжает: «Правильно исключён, растратчик он, пьяница!» Я успокоился. Если человек не является авангардом в колхозном или другом производстве, если не является активистом, в общественной работе не принимает участия, если он нечестен, тогда зачем принимать в партию? Я принимал только достойных. И готов был отвечать за свои решения и за своих подчинённых. Иногда огромное сопротивление приходилось преодолевать. Когда меня направили в Казбековский район, он был на плохом счету: недостаток в колхозном производстве, воровство, хищения. На пленуме против меня был 41 голос, хотели своего. Первые дни я шёл по селу и видел: тычут пальцами в мою сторону. У меня внутри кипит, но думаю: ничего, Даниялов обещал, если что, через полгода меня отозвать. Прошло 7 месяцев, и всё изменилось. Иду, а люди разговор прекращают: тсс, Железный Магомед идёт! «А, – думаю, – они меня уже приняли». Вместо полугода 9 лет там проработал. И улицу, где я жил, в мою честь назвали – улица имени Махулова.
ххх
Героя Соцтруда мне дали в 1972 году. «За выдающиеся успехи в развитии общественного животноводства и перевыполнение продажи сельхозпроизводства государству» – так это звучало. Я был тогда на должности первого секретаря райкома и отвечал за весь район и хозяйство. И вот в качестве делегата 24 съезда партии я поехал в Москву. Сидим в зале с одним председателем колхоза, тоже нашим, дагестанцем, слушаем выступления, а тут нас в другой зал вызывают. Заходим, а там столько людей и Громыко читает указ «О присвоении звания Героя Социалистического Труда». Я знал, что представлен к награде, это не было для меня новостью. Както ко мне подошёл Шихсаид Исаевич: «Магомед, поздравляю! Когда читали письмо, что Дагестану представляется одно место первого секретаря на Героя и обсуждали кандидатуры, все хором сказали: “Махулова! Железного Магомеда!”». Но одно дело знать, надеяться и совсем другое – услышать своё имя, подняться на сцену в Колонном зале и получить орден Ленина! Из зала меня несли на руках, я всё как через вату слышал и осознавал: аплодисменты, поздравления. Даже Саадат моей не я позвонил, а Расул Гамзатов, наверное, видел, что со мной творится. Я знал, что достоин награды, что заслужил (когда работал в райкоме в Хунзахе, он гремел, все переходящие знамёна Дагестана были наши), но всё равно растерян был, оглушён. Это же такая честь, такая гордость и радость, когда твой труд так высоко ценят и вся страна это видит. И вот вы спрашиваете, кому бы я сейчас дал Героя, а я не могу ответить. Вот те учителя и врачи, кто и сегодня, в наше непростое время, честно работает, ответственно работает, людям помогает, они достойны.
ххх
Недавно в Хунзахе отпраздновали нашу с женой золотую свадьбу. Меня там попросили поговорить с молодёжью, очень у нас разводов много стало, месяц поживут молодые и разбегаются. Что я мог им сказать, этим молодым? Они другие. Я женился за месяц до начала войны, с того времени мы с Саадат и живём. Не помню, чтоб я повышал на жену голос. Нежелательные вещи она говорит, обидные. «Хорошо, хорошо», – отвечаю и ухожу. Никогда не спорил, никогда не мог её обидеть. И у нас всегда была одна касса, получил зарплату – отдаю ей: «На, Саадат!». Если мне вдруг понадобится, скажу, и она даст сколько нужно. А так все деньги должны быть у неё, она хозяйка, она будет продумывать и расходовать – столько на еду, столько на детей. Жёны многих первых секретарей отлично знали дорогу на склады райкома, а моя Саадат дорогу не знала ни в Гунибе, ни в Гергебиле, ни в Дылыме, ни в Хунзахе. Всё покупали честно в магазине, при людях, а честность – необходимая вещь для партийца, и жена его тоже должна быть такая добрая, чистая, честная. Четырёх детей родила мне Саадат – сына и трёх дочек. И воспитывала детей отлично, в любви и в строгих правилах. Наша старшая, Патимат, както нашла на улице 5 рублей, мать её так скрутила: «Иди, положи на место, где нашла!» Потому что это чужое. А чужого брать нельзя, даже если тебя никто не видит, всё равно нельзя. Наши дети выросли достойными людьми, все получили образование. Сын окончил Киевский театральный институт, работал в Аварском театре, талантливый очень. Хотели послать его в Тбилиси на режиссёрский, но вся родня восстала: «Он будет ловеласом!» Я сначала сопротивлялся: «Оставьте эти разговоры, я его в другом духе воспитывал!» А потом сдался, сказал сыну: «Ищи другую работу». Сейчас он заместитель главврача в студенческой поликлинике. А дочери у меня врачи. Патимат – врач, Сакинат – врач, Шамай тоже была врачом… Погибла она. В аварии. Это беда такая, потерять ребёнка, не хочу про это. Сейчас у нас с Саадат 7 внучек, 3 внука и 13 правнуков. И если им нужен будет мой совет, я скажу, как всегда говорил своим детям: «Чтобы прожить с собой в мире, нужна честность. Можно, а иногда и нужно, идти на компромиссы (зачем быть неразумным упрямцем?), если только это не компромисс с собой. Принцип должен быть высший, и если ты пошёл по принципиальному пути, то иди и не бойся. И не жалей ни о чём. Даже если подлецу хотел дать пощёчину, но не дал, об этом тоже не жалей. Жизнь слишком короткая, чтоб тратить её на страхи и сожаления. Слишком короткая. Уж ято знаю».
- 93 просмотра