Мы публикуем статью руководителя научного направления «Политическая экономия и региональное развитие» Института экономической политики им. Егора Гайдара к. э. н. Ирины Стародубровской, которая несколько лет вместе со своими коллегами пристально изучает ситуацию на Северном Кавказе.
Теракт в Волгограде, информация о новых взрывах в Махачкале, эскалация насилия в некоторых исламских странах как результат «арабской весны» – именно таков фон, на котором идёт обсуждение тематики Кавказа и ислама в нашем обществе. В голове обывателя ислам, Кавказ, терроризм смешиваются в единый дьявольский коктейль, порождающий отторжение, страх, ненависть. Подобные эмоции активно поддерживаются предлагаемыми в прессе фантастическими конструктами разветвлённого ваххабитского подполья, охватившего практически все регионы России и чуть ли не готового сегодня завтра захватить власть в стране.
Никто не сомневается, что проблема действительно есть, точнее, здесь имеется целый комплекс проблем. Это и конфликтное взаимодействие всё более тесно соприкасающихся разных культур, каждая из которых сама по себе не очень толерантна и воспринимает любого «чужака» в первую очередь как угрозу. И широкие масштабы насильственных практик на Северном Кавказе, во многом формирующие образ региона. И реальная угроза террористических актов на всей территории страны, устранить которую пока не удаётся. И все эти проблемы надо решать. Но возбуждение общественной истерии – не лучший способ поиска решения. Для этого нужны достоверные факты, серьёзные размышления, взвешенные действия. Иначе может оказаться, что мы заливаем пожар керосином и сеем ветер, чтобы в будущем пожать бурю. Поэтому давайте попробуем отвлечься от фантасмагорических ужастиков и всерьёз осмыслить ситуацию.
Тем более что есть возможность проанализировать реально имеющуюся информацию по этой проблеме. В течение последних нескольких лет наша команда вела интенсивные исследования на Северном Кавказе, причём около двух лет основной акцент делался именно на проблемах радикального ислама и терроризма. В нашем активе – десятки интервью с представителями различных исламских течений, силовых структур, журналистами, экспертами по данной проблеме, фокус-группы, включённые наблюдения. Наиболее интенсивные исследования проводились в Республике Дагестан, как в городах, так и в сельских районах. Менее подробно мы изучали эту проблему в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии. За пределами Северного Кавказа определённый объём исследований по данным вопросам был проведён в Республике Татарстан. В принципе, исследования ещё не закончены, но, судя по всему, ситуация требует, чтобы мы представили результаты раньше, чем хотелось бы. Все приведённые ниже цитаты взяты именно из наших полевых интервью.
Почему нетрадиционный ислам?
Чтобы всерьёз обсуждать проблему, надо сначала договориться о терминах. А их в данной сфере циркулирует великое множество: салафиты, ваххабиты, исламисты, радикальные исламисты и т. п. Не вдаваясь в детали, пока будем называть направление, которое мы рассматриваем, нетрадиционным исламом. Термин тоже не очень хорош – исламские традиции в различных регионах разные. Но он отражает очень важную характеристику ситуации – отторжение частью молодёжи религиозных традиций предков. Попробуем понять, почему это происходит.
Бурные события девяностых годов за очень непродолжительное время безнадёжно подорвали тот устойчивый, предсказуемый традиционный мир на Северном Кавказе, который (особенно в восточной его части) Советская власть лишь несколько подновила, но не смогла серьёзно трансформировать. Молодому поколению пришлось самостоятельно искать ответы на те непростые вопросы, которые ставила перед ними новая реальность, и опыт родителей далеко не всегда мог служить им хорошим подспорьем и ориентиром. В то же время их взгляд на мир формировался в условиях принципиально иного доступа к информации, другой расстановки «центров силы» и системы ценностей, новых общественных отношений и идеологий, чем у предшествующих поколений. Проблема отцов и детей, вполне типичная для современного общества, но не легитимизированная и жёстко подавляемая в условиях общества традиционного, встала на повестку дня в республиках Северного Кавказа, и сама новизна и непривычность этой проблемы делали конфликт особенно жёстким. Это не означает, что конфликт носит универсальный характер и проявляется в каждой семье – значительная часть молодёжи и сейчас сохраняет преемственность ценностей и форматов поведения по отношению к старшему поколению. Но он становится всё более заметным явлением в северокавказских реалиях.
Почему же конфликт принял именно религиозный, внутриисламский характер? Давайте отвлечёмся на несколько минут от образа эмиссара подпольного халифата с Кораном и мешком денег в одной руке и автоматом – в другой, и посмотрим, нельзя ли объяснить ситуацию без участия этого неизменного героя саг о радикальном исламе (к нему мы ещё обязательно вернёмся, но позже).
Что видел молодой человек в мире, осмыслять который он был вынужден во многом самостоятельно, без опоры на опыт предшествующих поколений? Правовой хаос и беспредел, невозможность карьерного продвижения при отсутствии клановых связей, повсеместную коррупцию и несправедливость, погоню за деньгами как основной жизненной ценностью, ради которой нарушаются традиционные моральные нормы. И часто – разрыв между словом и делом в собственной семье, где родители старались учить разумному, доброму, вечному, а сами были вынуждены играть по тем правилам, которые задавал внешний мир, что воспринималось как лицемерие и двуличие.
Вполне естественно в этих условиях у молодёжи возникал запрос на более справедливую общественную систему с чёткими правилами игры и приоритетом нравственных ориентиров. И в исламской государственной утопии молодые люди часто находили ответ на этот запрос: «Махачкала – сплошной кутан (имеется в виду засилье выходцев с гор)… каждый второй – торгаш, работы нет… Я считаю, что народ устал, например. Я хочу, думаю: а вдруг придёт шариат, и какие-то изменения будут». Особенно привлекательным выглядело для них то, что ислам предусматривает жёсткую систему правовых и нравственных норм, устойчивую хотя бы потому, что она не создана людьми, а по мнению мусульман, дана непосредственно Всевышним: «Есть право, нету права, есть государственность, нету государственности – у мусульманина есть внутреннее мерило, по которому он живёт». Прямая связь правового нигилизма в обществе с распространением нетрадиционного ислама видна хотя бы из того, что наши собеседники, принадлежащие к данному течению, очень позитивно оценивали укрепление законности и порядка в любых, далеко не только исламских формах: «Я хочу, чтобы хотя бы те законы, которые есть, действовали, хотя я, как мусульманин, не считаю, что они самые совершенные»; «Даже если уголовное законодательство России в норму приведут, то есть судебная система (нормальная будет), здесь будет всё прекрасно».
Почему же молодёжь не устраивал тот ислам, который пришёл от предков? Акцент на обрядности, а не на содержании учения; требование подчинения духовному лидеру, а не самостоятельного осмысления религии; возможность быть формально верующим, но в жизни идти на компромиссы, отклоняться от требований вероучения – всё это вызывало протест и частично являлось формой выражения межпоколенческого конфликта, частично – его катализатором. Исламская молодёжь в традициях протестантства хотела сделать для себя религию не набором формальных норм, а сферой духовного поиска: «Я должен в первую очередь сам тоже изучать Коран, хадисы, Сунну… мнения учёных. Это моя обязанность, я открываю смысл Корана. …(А есть) тупое следование тому, что сказал один шейх, один имам. Когда ты ему что-то говоришь из Корана, он тебя не слушает»; «Священное писание – это некий код твоего поведения для гармоничного существования в этом мире. …То есть либо ты его принимаешь полностью, либо ты играешь в игры. Собственно, что и не любят (люди) сунны… Это не нормативно-правовой акт, который издан согласно контексту времени, обстоятельствам».
Кроме того, отрицание традиционного ислама в подавляющем большинстве случаев означало и отрицание официального ислама, то есть предоставляло дополнительную возможность молодёжи выразить свой протест против государства, которое не дало им чётких правил игры и нравственных ориентиров в том мире, куда они пришли, не обеспечило социальную справедливость. Тесное сращивание официальной религии с государством, своекорыстие и сотрудничество с силовыми структурами некоторых представителей официального ислама, стремление навязать монополию на истину с помощью административных и силовых методов – всё это усиливало отторжение.
Представленная выше картина, безусловно, неполная. Слово было дано образованным, относящимся к интеллигенции и достаточно умеренным представителям нетрадиционного ислама. И хотя таких достаточно много, очевидно, ими не исчерпывается вся совокупность сторонников данного направления. Но рефлексия образованных людей хороша тем, что она позволяет рационализировать те эмоции и ощущения, которые носятся в воздухе, и на гораздо более упрощённом уровне активно воспринимаются и воспроизводятся более широкой массой молодёжи. Здесь нам важно подчеркнуть, что если эмиссар халифата и возникает в этой истории (заметим, пока сюжет прекрасно строится и без его участия), он приходит на вполне подготовленную почву, и в его пользу играют не только деньги и психологические технологии, но и те настроения, которые нашли широкое распространение в молодёжной среде. И которые напрямую зависят от того, как это общество устроено, какая в нём проводится политика и какие возможности оно даёт молодым людям для самореализации.
Кто они, нетрадиционные мусульмане?
Итак, достаточно широкое распространение нетрадиционного ислама в мусульманских республиках Северного Кавказа – это свершившийся факт, причём, судя по всему, наиболее серьёзно этот процесс затронул именно Дагестан. Значит ли это, что ситуация вышла из-под контроля и угрозы насилия и терроризма, идущие из северокавказского региона, непременно будут только нарастать? Ничего подобного. Нетрадиционные мусульмане существенно различаются по своим взглядам на модель будущего общественного устройства, методы достижения поставленных целей, собственную ответственность за перспективы развития общества. Не вдаваясь в детали, можно выделить три группы нетрадиционных мусульман, по-разному определяющих для себя ответы на эти вопросы.
Первая группа, составляющая, судя по всему, большинство, – это люди, которые считают, что их ответственность перед Всевышним ограничивается ими самими и их семьёй. За общественное устройство ответственность несут власть предержащие. Разногласия с традиционным исламом у таких людей носят в первую очередь доктринальный характер и не оказывают особого воздействия на общественную жизнь. Они могут высказывать своё недовольство властью, официальным духовенством, российской политикой, но не стремятся каким-то образом лично воздействовать на изменение ситуации. «Какая власть, я собою должен заняться в первую очередь!.. В первую очередь с собою работу провести».
Вторая группа – это люди, чувствующие свою ответственность за судьбы исламской уммы, но готовые добиваться изменений в рамках существующих законов, занимаясь политической деятельностью или ведя мирную пропаганду ценностей ислама. И таких людей тоже немало: «Считая меня гражданином, государство должно обеспечить определённые права и свободы мои. И я выступаю и требую. Я понимаю, как мусульманин – для меня это не самый совершенный закон. Но это закон, который у меня сегодня есть. Я обязан своей деятельностью в обществе менять его только в рамках правил, которые я признал»; «Сейчас нужно социальную, нравственную составляющую людям раскрыть, чтобы у них исправлялись нравы. В данном состоянии общества вводить шариатские наказания нельзя».
Выбор ненасильственного пути для многих из этой группы мусульман – их принципиальная позиция. И так же как сторонники вооружённого джихада обвиняют эту группу в малодушии, они сами считают слабостью поддаться чувствам и пойти на бессмысленную смерть, вместо того чтобы упорной работой защищать интересы мусульман.
Собственно, эти две группы нетрадиционных мусульман действуют в рамках Конституции Российской Федерации, реализуя предоставленные этим документом свободу вероисповедания и свободу слова. Их позиция вряд ли может трактоваться как общественно опасная и неприемлемая.
В повседневной жизни эти люди занимаются бизнесом и общественной деятельностью; лечат пациентов и снимают фильмы. Слушают Бетховена. Читают Оруэлла и Солженицына. Пишут статьи, а также книги о превосходстве исламской культуры под хулиганским названием и с цитатами из Анатоля Франса и Бориса Гребенщикова. Пьют карамельный капучино и едят роллы. Создают семьи и воспитывают детей. Чтобы рассматривать всех их скопом как «пятую колонну» боевиков и террористов, нужны явно гораздо более веские основания, чем просто домыслы или откровения амиров с экстремистских сайтов (или также ставший уже хрестоматийным образ тайного агента халифата, планирующего за поеданием роллов государственный переворот). Таких оснований мы в нашем исследовании не нашли.
Всё это отнюдь не отрицает, что часть нетрадиционных мусульман действительно осуществляет вооружённый джихад, стремясь насильственным путём установить халифат по меньшей мере на тех территориях, которые рассматриваются ими как традиционно исламские. И это – третья группа сторонников нетрадиционного ислама. Естественно, эти группы так или иначе конкурируют между собой за умы и сердца исламской уммы.
К вопросу конкуренции и границ между группами мы ещё вернёмся. Пока же зафиксируем важный вывод: совсем не все сторонники нетрадиционного ислама являются джихадистами и готовы вооружённым путём бороться за установление своих идеалов. Множество сторонников нетрадиционного ислама и множество джихадистов – пересекающиеся, но далеко не совпадающие. На самом деле мозаика нетрадиционного ислама гораздо разнообразнее той, которая представлена выше. И вряд ли есть основания стричь всех его адептов под одну гребёнку.
Кто они, террористы?
Когда речь идёт о боевиках, по понятным причинам возможности исследователя резко сокращаются. Из них не сформируешь репрезентативную выборку, с ними даже не побеседуешь о жизни в махачкалинской кофейне за роллами и капучино. Информацией с экстремистских сайтов мы не пользовались по принципиальным соображениям – ещё не хватало, чтобы «лес» через свои информационные ресурсы влиял на наше осмысление ситуации и предлагаемую политику! Единственный способ, каким мы могли получать информацию об этом сообществе, – из вторых рук, от местных жителей, представителей силовых структур, экспертов. Так что в данном случае я отражаю в первую очередь представления дагестанского общества о том, кто находится в «лесу». Впрочем, эти представления оказались достаточно консистентными.
Наличие среди боевиков людей, ушедших в «лес» по идеологическим соображениям, никто не отрицает. Действительно, ряд образованных в исламе мусульман выбрал для себя этот путь. Но, по общему мнению, таких людей среди «лесных» уже давно меньшинство. Как сказал нам начальник полиции одного из неспокойных дагестанских районов, «раньше в лесу были ваххабиты, а теперь – бандиты».
Бандиты, наёмники – ещё одна группа «лесных». Эти могут прикрываться исламом, но реально участвуют в незаконных вооружённых формированиях для достижения финансовых целей. Именно им в первую очередь приписывают обслуживание интересов криминализованных частей властной элиты Дагестана, а также «индустрию флешек» – широкое распространение рассылки флешек бизнесменам с требованием заплатить налог на вооружённый джихад и угрозами в случае неподчинения.
Ещё одну достаточно многочисленную группу составляют те, кто либо сам подвергся унижениям и издевательствам со стороны силовиков, либо пережил смерть и страдания своих близких от рук государственных структур. Основной мотив этих людей – месть, и любые идеологические взгляды здесь явно вторичны. Иногда уходят даже те, кто ещё не пострадал, но опасается насилия со стороны правоохранительных органов и не хочет рисковать.
Наконец, в «лес» действительно, судя по всему, уходит не нашедшая себя в жизни, дезориентированная молодёжь, не очень разбирающаяся в исламе, не особо читающая Коран, но нахватавшаяся примитивных лозунгов и чувствующая своё отчуждение от того общества и того государства, в котором она живёт. И здесь – но фактически только здесь – любимый герой ваххабитской саги, эмиссар джихада и халифата действительно появляется в полный рост и играет свою зловещую роль. Причём, судя по всему, не только на Кавказе, но и в тех местах, куда кавказские мусульмане активно мигрируют, например, на Севере. Эта среда чрезвычайно благоприятна для пропаганды простых диагнозов, радикальных решений, насилия как универсального инструмента. Но очевидно, что ислам, в том числе нетрадиционный, в этом случае играет достаточно инструментальную роль – это явно не то сообщество, где обсуждаются богословские вопросы и религиозные тонкости.
Изменение характера вооружённого подполья замечают не только сотрудники правоохранительных органов. Снова дадим слово представителям нетрадиционного ислама из Махачкалы: «Те, кто берёт в руки оружие и убивает… они же очень разношёрстные, эти агрессивные группы. Одни зарабатывают, а другие выживают. Вторая группа – это те, кто, попав в лес, через месяц хочет оттуда уйти, но не может в силу многих-многих обстоятельств. Это те, кто выживает.(Еда) в сумочках от мам, от бабушек, или кто там носит – братья, сёстры. А первая группа, они уже в “пищевой цепочке”»; «Здесь уже идёт личная месть. Идея потеряна… Да, есть и чистейшие ребята, которым мозги вскружили. Но в целом паучки сидят».
Итак, сделаем второй важный вывод. Верно не только то, что не все нетрадиционные мусульмане являются джихадистами и террористами. Далеко не все боевики имеют отношение к нетрадиционному исламу. Два эти множества пересекаются в определённом сегменте, но в целом они – РАЗНЫЕ.
Как это бывает – анатомия радикализации
Всё написанное выше было призвано в первую очередь упорядочить общую картину происходящего. Но этой картине явно не хватает динамики. Чтобы понять, как развивается религиозный конфликт и в каких условиях он переходит (или не переходит) в насильственную стадию, переместимся из Махачкалы в дагестанское село. В нашей выборке таких сёл, переживших или переживающих религиозный конфликт различной остроты, сейчас около десятка. Степень изученности конфликта в них не одинакова (надо сказать, достаточно закрытые сёла, расколотые внутренним, часто насильственным противостоянием, – тоже не самый лёгкий объект исследования). Тем не менее общая в своих базовых элементах, единая для всех канва уже вырисовывается достаточно чётко.
Рассмотрим сначала, так сказать, базовую модель, а затем отметим факторы, её модифицирующие. Конфликт оказался характерен в первую очередь для наиболее традиционных, во многом закрытых от внешнего мира сёл. Мир подобного села основывается на подчинении младших старшим, значительной роли традиционной религии в повседневной жизни, невысокой ценности образования. Браки организуют родители, в основном они заключаются в рамках села или даже одного рода, во многих случаях – между близкими родственниками. Рождаемость высокая, гендерное распределение ролей традиционно.
Фаза 1 – начало конфликта. Именно из таких сёл в 1990-е годы родители стали посылать детей учиться исламу за границей. И именно их возвращение стало источником межпоколенческого конфликта в селе. Наиболее очевидное, простое и широко распространённое объяснение – детей не тому научили, внедрили в их головы экстремистские идеи. На самом деле всё не так просто. Учились они разному, и степень радикальности привозимых ими идей также существенно различалась. Объединяло другое – все они вырвались из традиционного замкнутого мирка своих сёл, увидели другую реальность, приобрели совершенно иной кругозор и взгляд на жизнь. И, вернувшись, потребовали право голоса. Во всяком случае в тех вопросах, в которых после учёбы считали себя более просвещёнными и могли возражать старшим, а именно в вопросах религии. Но традиционный мир не предполагает право голоса у молодёжи вне зависимости от того, какое образование она получила. Подчинение младших старшим здесь – непреложный закон. И сама по себе претензия молодых людей на самостоятельную позицию воспринимается как бунт против основ. Молодые же уступать не собираются. Так начинается конфликт.
Фаза 2 – усиление размежевания. Каждая из сторон стоит на своём, конфликт усиливается. Представителей «бунтующей» молодёжи публично оскорбляют, в том числе в мечети. Молодые люди, в свою очередь, стремятся не допустить проведения тех обрядов, которые они рассматривают как противоречащие исламу, а также светских праздников и увеселений. Часто молодёжь откалывается от мусульманской общины села и уходит в свою мечеть. Нарастают конфликты в семьях, хотя в некоторых случаях старшее поколение начинает поддерживать молодёжь, и это распространяет противостояние на все возрастные группы. Постепенно семьи, находящиеся «по разные стороны баррикад», перестают ходить друг к другу в гости, прекращаются взаимные браки. В некоторых случаях по не всегда ясным причинам в пока ещё мирный конфликт вмешиваются правоохранительные органы, на нетрадиционных мусульман оказывается силовое давление. На выходе из этой фазы сообщество нетрадиционных мусульман становится закрытым, их контакты с остальной частью села минимизируются.
Фаза 3 – радикализация. Изначально в сообществе «бунтующей» молодёжи вполне могут быть сторонники насильственных действий. Но обычно они составляют меньшинство. По мере усиления давления, в том числе и силового, процессы радикализации углубляются. После того как сообщество становится закрытым и «варится в собственном соку», препятствий к радикализации становится ещё меньше. В результате, как правило, развитие конфликта сопровождается нарастанием числа сторонников радикальных взглядов, причём, как показывает практика, этот процесс может затрагивать обе стороны конфликта. Во всяком случае во многих сёлах отмечалось, что после достаточно длительного периода «мирного сосуществования» двух разных религиозных общин либо с одной, либо с обеих сторон начинала проявляться агрессия.
Фаза 4 – насилие. Возрастание агрессии закономерно ведёт к переходу к насильственным действиям. Вначале это могут быть драки между различными группами молодёжи, затем ситуация ухудшается, начинаются убийства. Здесь уже полшага до возникновения террористического подполья. И на этой стадии к радикализованной молодёжи могут примкнуть уже совершенно разные люди, в том числе не имеющие никакого отношения ни к изначальному конфликту, ни к селу, где он произошёл. И даже её возглавить.
Таким образом, мы имеем следующую цепочку: выход части молодёжи из традиционных сельских иерархий (возрастных и религиозных) – отторжение традиционным сообществом претензии молодёжи на самостоятельное суждение – конфликт – раскол – постепенное закрытие сообщества нетрадиционных мусульман – радикализация – насилие. Не все проанализированные сёла проходили этот путь до конца, где-то он обрывался раньше и стадия насилия не наступала. Где-то, наоборот, дополнительным фактором радикализации выступало возвращение молодых людей, воевавших в Чечне, и конфликт приобретал насильственный характер достаточно быстро. Свои особенности имеет ситуация в Южном Дагестане, где общество является гораздо более светским и увлечение молодёжи нетрадиционным исламом можно скорее рассматривать как в чистом виде реакцию на социальную несправедливость и беззаконие. При этом необходимо отметить: переход конфликта в насильственную стадию, судя по всему, не зависит напрямую от степени радикальности тех религиозных взглядов, с которыми молодые люди возвращаются после обучения в исламских странах.
То есть если эти взгляды оказываются более радикальными, насильственная фаза может наступить быстрее. Но даже если они изначально бывают вполне умеренными, конфликт и закрытие сообщества с течением времени приводят к радикализации и насилию. Что касается Южного Дагестана, то в изученных нами случаях те же процессы, хотя в основном в более мягкой форме, вообще происходят без какого-либо влияния обучения за рубежом.
Есть ли случаи, когда удалось избежать роковой логики развития событий? Высокогорное село в Цумадинском районе – том самом, через который в 1999 г. Шамиль Басаев заходил в Дагестан. В непосредственной близости – несколько мест, где конфликт принял действительно острый, насильственный характер.
В селе проживают родственники одного из идеологов вторжения – вроде бы есть все предпосылки для распространения радикализма. Тем не менее, ситуация в селе и тогда, и позже абсолютно спокойная. «В 97-м, 98-м, 96-м годах, как эти начали ходить с бородой, было (у традиционных мусульман): в мечеть не ходи, это наша мечеть, и так далее. Они ничего не говорили, эти бородачи. Просто спокойно в мечеть шли или пятничную молитву совершали… Кличку им дали «ваххабисты», вот и всё. Так и осталось»; «У нас, когда вот это начиналось, у нас общее собрание, сход, джамаат. Все собрались. Никакого противостояния не будет – решили вот так. Пусть делают, как им удобно делать. И намаз, и религию. Но чтоб противостояния не было».
Можно только предполагать, почему в данном селе конфликт был снят в зародыше и противостояния не случилось: реконструкция истории – всегда вещь сомнительная. Судя по всему, само село к рассматриваемому моменту было менее традиционным, сельское сообщество в большей мере было способно терпеть инакомыслие и нарушение иерархий. Скорее всего, большую роль сыграла позиция духовных лидеров и с той, и с другой стороны, их настроенность на договорённости, а не на противостояние.
Что делать и (самое главное) чего не делать?
Угроза простых и неправильных решений – одна из наиболее серьёзных опасностей в случае, когда проблема реально остра и решить её хочется очень быстро. В таких ситуациях кажется, что самое лучшее средство от головной боли – это гильотина… а потом оказывается, что, снявши голову, поздно плакать по волосам. Именно такие простые и радикальные решения ищет общество применительно к проблеме терроризма, во многом ассоциируемой с исламом. Одно из подобных предложений, получающих всё большее распространение, – всеми силами давить представителей нетрадиционного ислама как источник насилия, радикализма, терроризма. Выше мы уже попытались показать, что этот удар во многом бьёт мимо цели. Теперь попробуем спрогнозировать, к каким последствиям привела бы реализация данной политики.
Вспомним три группы нетрадиционных мусульман, о которых говорилось выше. Первой группе, собственно, для комфортного существования нужны лишь нормальные возможности для жизни, карьеры, исполнения религиозных обрядов. Давление на всех без разбора нетрадиционных мусульман ставит подобные возможности под угрозу. То же можно сказать и о второй группе, потребности которой связаны с реализацией их политических прав и свобод. Таким образом, предлагаемое ужесточение политики будет способствовать резкому повышению издержек выбора мирного пути для нетрадиционных мусульман. Может быть, для кого-то это станет стимулом отказа от активной позиции в религиозных вопросах, но для многих это приведёт к усилению привлекательности пути джихада. Поэтому наиболее вероятный результат – рост террористического подполья.
Вспомним также, что закрытие сообществ способствует их внутренней радикализации. Чем сильнее внешнее давление, тем более активно проявляется тенденция к закрытию. И тем большую роль начинают играть радикально настроенные элементы, всё шире распространяя своё влияние и приводя к усилению радикализма даже изначально достаточно мирных сообществ. Тем самым и с этой стороны предлагаемая политика приведёт к противоположным результатам – к усилению влияния радикалов и джихадистов.
Наконец, вспомним, что террористическое подполье неоднородно – наряду с идеологически индоктринированными людьми оно включает людей, для которых ислам играет чисто инструментальную роль, а также вообще далёких от ислама. Не получится ли, что, сосредоточившись на противнике иллюзорном, мы во многом выпустим из виду врага реального, по отношению к которому силовые методы действительно необходимы? Тех, для кого важен не ислам, а насилие как таковое, и кто является преступником, не имеющим ни религии, ни национальности. И это опять же усилит террористическое подполье.
Сказанное выше – не абстрактные теоретические рассуждения и логические конструкции. Силовое давление на религиозные сообщества на Северном Кавказе имеет достаточно длинную и страшную историю. Возьмём тот же действующий в Дагестане «антиваххабитский» закон – некоторые из называющих себя экспертами по Кавказу предлагают принять аналогичный на федеральном уровне, как видно, рассматривая опыт Дагестана в качестве примера лучшей практики. Между тем по этому закону за всю историю его существования не было возбуждено ни одного уголовного дела. Его роль была совершенно в другом. Объединив уже в названии в одно целое нетрадиционный ислам и экстремизм, этот закон стал моральным оправданием неправовых действий по отношению к людям, по тем или иным причинам огульно обвинённым в ваххабизме (поскольку определения данного термина в законе не содержится). Этих людей могли выгнать с работы, лишить бизнеса, подвергнуть силовому давлению, наконец, они могли просто бесследно исчезнуть. А причина обвинения могла быть любой – от простого недоразумения до желания устранить конкурента.
Насилие неизбежно порождает насилие. В результате возникает замкнутый круг, выйти из которого чрезвычайно трудно даже тогда, когда исходные причины конфликта удаётся устранить. И неправовые действия под флагом антиваххабитского закона сыграли в этом отношении гигантскую деструктивную роль. Приведу только один пример. В одном из изученных нами сёл у нас была встреча с местным депутатом. Человеком абсолютно мирным, не очень знающим ислам, но не довольным религиозным расколом в селе и призывавшим старшее поколение прислушаться к доводам молодых. Его обвинили в ваххабизме, и в его доме начались регулярные обыски. Обыск проходил следующим образом: часов в пять утра, когда все спят, начинали ломать дверь, сапогами топтали ковры, поднимали полуголых женщин из постелей. Обращались грубо. Не предъявляли никаких документов. Ничего не находили, и через какое-то время всё повторялось заново. У этого человека рос сын, подростковое взросление которого пришлось как раз на это страшное время. Тихий, спокойный мальчик, очень увлекавшийся компьютером. В 17 лет, ни слова не сказав отцу, лишь оставив записку, юноша ушёл к боевикам, совершил убийство и сам был убит.
Неужели кому-то нужны такие простые решения?
polit.ru, 21.11.2013
- 16 просмотров