Алмас Абасов, водитель, 1950–1960-е гг.
Вообще-то я в Дербентское педагогическое училище поступал. Окончил семилетку в селе Мискинджа и узнал, что в райцентре экзамены в училище принимают. Сдал всё успешно, мне сказали – вы зачислены. Приехал я в Дербент, тогда ещё старое здание училища было. Место мне дали в общежитии, постель получил, и вдруг мне говорят – по диктанту у тебя на экзамене тройка, стипендии не будет, и общежитие тебе не положено.
А время после войны тяжёлое, и квартиру снимать мне не по карману было. Старший брат, правда, предлагал зарезать телёнка и помочь мне с жильём, но я отказался. Так бы и вернулся назад в село, если бы не случай. Расстроенный, я побрёл на базар и встретил там ребят, одетых в красивую форму, как у моряков, и на головах фуражки белые. Я услышал лезгинскую речь, подошёл к ним, заговорил. Тут они и рассказали, что есть такое ЖУ-1, училище железнодорожное, где и питание бесплатное, и одежда, и общежитие. Я вернулся, собрал свои вещи, сдал постель и пошёл в это ЖУ-1. Написал заявление, сам и почти без ошибок, так что даже учительница удивилась. И меня взяли учиться на слесаря по ремонту паровозов.
Общежитие наше было на улице Таги-Заде, от железной дороги первое, если не ошибаюсь, здание. А училище было, где лёдзавод, и на занятия туда мы шли строем, все в одинаковой форме. Местные пацаны бежали следом и кричали: «Лапшаедники, лапшаедники!»
Директор училища Даниил Изагулович Ашуров очень строгий был. Если второкурсники натворят что или обидят нас, молодых, он строил всех учеников, закладывал руки за спину и произносил – опять среди второгодников мародёрство пошло! А если знал точно, кто виновен, отвешивал крепкий подзатыльник прямо перед строем.
Распорядок дня у нас был почти военный. Утром подъём и зарядка, а перед отбоем в 10 часов вечера пели гимн Советского Союза. И дедовщина была, как в армии. Первокурсники зайдут в туалет в новом бушлате, а там бывалые стоят. Отнимут новый, накинут на плечи свой старый и поношенный, и гуляй.
И в столовую пройти было проблемой. Надо было спуститься в подвал и пройти через полутёмный коридор, в котором нас поджидали второкурсники, в основном с вагонного отделения, одетые в комбинезоны, чумазые, грязные. Они становились по обе стороны коридорчика и толкали нас. Но в самой столовой за порядком следил старший группы, и там до драк не доходило.
Молочное, мясо и рыбу мы тогда не видели. Недоедали, конечно. Каши, чёрный хлеб – основная наша еда. Два куска хлеба на каждого, а к чаю – две чайные ложки сахарного песка.
Потом я пошёл в вечернюю школу, в восьмой класс Сталинской школы. Месяц учился, а ребята мне с ужина хлеб и сахар приносили. Или я на последние гроши чёрный хлеб возле желдорклуба в будке куплю и под матрас спрячу. Кому-то не нравилось, что я на час позже отбоя из школы прихожу, и мой хлеб начал пропадать, а я голодный оставался. Пришлось бросить школу.
Дружил я и с местными, и с теми, с кем приехал из района. Мои друзья – Гена Лапушкин, Саша Власов – это местные, дербентские ребята. С Ибрагимом Сеферовым мы учились, а потом вместе паровозы ремонтировали. С нами учился Толик Туняев, очень он любил на уроках изводить одного из учителей, Бориса Исаевича Кукса, вопросом:
– Борис Исаевич, сколько времени?
Тот смотрел на часы и произносил: «До обеда ещё полтора часа».
Недавно я во сне вспомнил ещё такой эпизод. Я приехал учиться вместе с двумя ребятами из нашего села, и мы держались вместе. И был ещё один парень, Казбек, откуда-то из северного Дагестана. Когда мы домой ездили, нам кое-какую еду с собой давали, обычно сыр или творог, завёрнутые в «сель» – козью шкуру, мехом внутрь. Сели мы вечером перекусить, и этот Казбек творог взял, а там волос козий. Он как закричит: «Что это ты привёз, откуда там волосы?» И не стал больше с нами есть.
Был у нас в общежитии воспитатель один, не помню, как звали, очень полный, а потом пропал. Оказалось, его арестовали. Говорили, что он шпион был, считал, какие поезда и в какое время проходили, а потом эту информацию врагам передавал.
В 53-м году окончил я училище и поступил в паровозное депо слесарем. А жил в бригадном доме на улице Красная Заря, чуть дальше депо. Дом был для бригад машинистов из Махачкалы и Азербайджана, они там отдыхали, ели и уезжали дальше. И два деревянных дома стояло рядом. Чуть дальше по Красной Заре был ещё общий двор, там семейные жили. Потом напротив Верхнего базара, по Таги-Заде, стройбатовцы-солдаты построили двухэтажный дом, и мы переехали.
Порядок у нас в депо был идеальный. Шкафы с ключами и другими инструментами блестели, так их начищали. Чтобы получить нужный для работы инструмент, надо было отдать специальный номерок. Бригадиром у нас был очень нервный человек – Хионаки, грузин. Ещё был мастер – Саша Егупенко, очень низкого роста, его за глаза называли Полдюймовый.
Однажды нас отпустили с работы и отправили на вокзал. Это было, когда Хрущёв из Баку поездом ехал и решил остановку в Дербенте сделать и выйти на перрон. На перроне и вокруг вокзала творился страшный беспорядок. Когда Хрущёв вышел в тамбур, в него из толпы полетела селёдка, это я своими глазами видел. Кричали все. Потом, когда толпа рассосалась и перрон опустел, оказалось, что многие женщины в толкотне юбки потеряли, и все смеялись.
В депо я работал недолго, ушёл потом в водители. Но в память о работе на железной дороге в моём теле два кусочка металла остались – в кисти руки и в груди. Летом же в майке работаешь, а когда по зубилу молотком бьёшь, металл розочкой расходится, и куски отскакивают. Вот и попали под кожу. Пошёл я тогда к медсестре Татьяне Павловне Поймановой (муж у неё работал в ж/д больнице бухгалтером), а она мне зелёнкой раны смазала, а кусочки эти внутри остались, и теперь металлоискатели от меня звенят.
Любимым местом отдыха у нас был вокзал. Там в радиоузле крутили пластинки, а люди прогуливались по перрону туда-сюда. А рядом был железнодорожный парк, там даже ночью было светло как днём, а аллеи засыпаны мелкими морскими ракушками. Через каждые 4–5 метров стенды стояли с портретами передовиков. Танцплощадка была, где каждый день танцы проводили. Днём там и старики, и молодые в шахматы играли, в домино, в нарды, для них беседка была.
Рядом с вокзалом, у входа в скверик, стояла будка, в ней торговал курами один еврей. Кажется, его звали Жора, маленький был, но полный. Как-то подхожу, прошу – одну хорошую курицу дай мне. Он взвесил, даёт. Цена написана на ценнике, вес видно на весах, а денег просит явно больше. Я ему говорю: «Ты же лишнее просишь». А он смеется: «Так ты же сказал – хорошую!»
Отслужив в армии, я вернулся в Дербент и стал работать водителем. Жил недалеко от моря, на Локомотивной улице, на квартире у той самой медсестры Татьяны Павловны. Туда же привёз молодую жену после свадьбы. Комнатка была небольшая, в ней стол и стул, больше ничего. Потом сняли комнатку чуть побольше, рядом, на Рыбацкой, 3, за 13 рублей в месяц. Хозяйка, тетя Шура, одну из комнаток сдавала под магазин. Там продавали по утрам вкусный и ароматный «железнодорожный» хлеб, такие круглые буханки были. Тетя Шура строго следила, чтобы в 9 часов мы выключали свет, и если видела в окне свет, то обесточивала нас сама.
А потом мы наскребли денег по родственникам и купили полплана на Локомотивной, 33. Пока строились, жили во времянке. Рядом магазин был и молочный ларёк. В магазине торговал Семён. Бывало, обвешивал или обсчитывал, я ему замечание делал, а он мне отвечал: «Если я знакомого не обману, кого я должен обманывать?»
А в молочном работал азербайджанец Абдул. Как-то я привёз домой живого барана, хотел его резать, а жена говорит – язык ему вытащи. У нас, когда кур режут, язык им вытаскивают, чтобы кровь вышла вся. Я ей говорю: «Эй, яруш, баранам язык не вытаскивают!» Мы с ней спорили, но никто не уступал. Тогда мы пошли к этому Абдулу. Он ей:
– Я, сестра, никогда не слышал, чтобы баранам язык вытаскивали.
На том и порешили. Этот Абдул хороший человек был.
Да и вокруг жили в основном хорошие люди. Роза и Яша жили. Яша на плечо пилу закинет и ходит по городу – «тебе-мне дрова пилить». Алла Звездина жила, с ребёнком, мамой и мужем. Он вроде дагестанец был. Так попал под поезд, а они дом продали и уехали. Жена всех женщин на улице знала – баба Настя Беспятова, Гражданкина Оля, тетя Лёля Снегирева. Ещё тетя Нина, она на вокзале цветы продавала из своего садика.
А потом море поднялось, затопило наши улочки, и нам пришлось переехать. Сколько лет уже живём на новом месте, а привыкнуть не можем. Нет по соседству ни тех людей, с которыми жили душа в душу, ни моря.
Рубрику ведёт Светлана Анохина
____________________________________
Редакция просит всех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились старые фотографии, связаться с нами по телефонам: 67-06-78 и 8-988-291-59-82.
- 2 просмотра