[ Грань между добром и злом ]

Северокавказское направление грузинской политики чрезвычайно активизировано, поскольку Грузия пытается нащупать ахиллесовы пяты российской политики. Та самая Грузия, которая ещё несколько лет назад считала адыгский мир своим просто врагом, неофициально, невербализованно, на уровне министров, но в кулуарах совершенно точно, теперь готова дружить с адыгским миром. Из уст грузинских политиков сейчас раздаются слова о том, что Северный Кавказ всегда был щитом для Грузии, для развития её свободы и демократии. Что лишний раз подтверждает, насколько Кавказ подвижен и насколько лояльность и идентичность здесь меняются от разности ситуации.

Процесс сегодня мы можем определить как смену статус­кво. Начиналось всё, конечно, не в августе 2008 года. Пятидневная война не стала действительно какой­то радикально новой тенденцией, но пятидневная война стала неким пусковым крючком, который стал старый статус­кво во всём регионе основательно ломать и менять.

Насколько Северный Кавказ меняется в этом меняющемся статус­кво? Во­первых, предсказываемой пучины сепаратизма после признания Абхазии и Южной Осетии не случилось. На Северном Кавказе происходят очень важные изменения, которые российской властью не осознаются. Южный Кавказ у нас проходит по ведомству внешней политики, а Северный – внутренней, нет понимания идентификации, с кем мы на Кавказе боремся? Если мы слышим выступления официальных лиц, мы слышим о противостоянии каким­то бандитам (бандподполье, бандит Астемиров, бандит Бурятский и т. д.). Терроризм – это политически мотивированное насилие, бандитизм – это криминально мотивированное насилие; этого разделения нет.

Это принижает действия власти, нет понимания того, что терроризм – это политический инструмент. Нынешний терроризм отличается от описанного историками в XIX – начале ХХ веках; это терроризм, нацеленный не на отдельного чиновника, а на общество; держать общество в страхе важнее. Экстремистская деятельность к одному терроризму не сводится, она многообразнее и значительно шире. Некий облик того, кто противостоит российскому государству, по сравнению с 90­ми годами существенно меняется. Тогда обществу противостоял либо сепаратист, либо националист, потому что националистический дискурс был ведущим. Ситуация с Ичкерией, где противостояли регулярно действующие части российской армии и формирования сепаратистов, – крайний вариант.

Нынешняя ситуация совершенно другая. Локальные группы, построенные по сетевому принципу, производят локальные удары. Это не те, кто исповедует националистические взгляды. Национализм сменился дискурсом радикального ислама. У них разная мотивация, психология и прочее. Мы говорим о политическом бренде, под который можно мобилизовать. Важный момент – констатация поколенческой смены протестующих против государства. Анзор Астемиров, 1974 года рождения, когда шло становление личности, советское государство ушло в прошлое, он не знал советской реальности, в отличие от Масхадова и Дудаева.

Националистический дискурс на фоне полиэтничности Северного Кавказа привёл к жесточайшим конфликтам. За пять дней осетино­ингушской войны 1992 года плотность убийств была больше, чем во время конфликта в Карабахе. К этому прибавляется и разочарование самих чеченцев в своём чеченском государстве. В отличие от Абхазии и Карабаха, оно оказалось несостоятельным и плюс российская реакция. Вторая причина, почему националистический дискурс потерпел крах на Северном Кавказе, – в том, что политики, пришедшие на этой волне к власти, предоставили в итоге своему народу роль «митинговой пехоты», собирающейся на площадях, а сами эффективно вписались в коррупционные схемы не без помощи Москвы. Плюс общая ситуация в стране – рост социальной несправедливости; радикалисты активно это эксплуатируют. Главное здесь не внешний фактор, а местные проблемы и противоречия.

Любая мировая религия переживает процесс реализации и адаптации. Если бы мы говорили о православии в Вологодской области, наверное, тоже возникли бы споры о традиционном и нетрадиционном православии. То же самое касается и ислама. Люди говорят, что ваш ислам является прикладным, это ислам погребальный, это ислам ритуальный, который вспоминается исключительно по каким­то праздникам, а мы дадим настоящий, молящийся ислам, чистый, очищенный от разных напластований. И вместо того, чтобы заниматься изучением этих различений: где речь идёт о духовном протесте, где речь идёт о духовном совершенствовании, где речь идёт о тротиле, – вместо этого власть общим стандартом – здесь все враги – проводила упрощённую политику, когда главным куратором религиозной политики выступало либо МВД, либо другие интересные структуры. Это провоцировало радикализм сильно.

Формируется не происламистское общество, но где­то равнодушное, терпимое отношение к радикалам. Если насилие исповедуют и одни и другие, стирается грань между добром и злом. Возникает ситуация большой фрустрации, в которой радикалы могут успешно действовать. Проблема в эффективности государства, проблема терроризма решится тогда, когда людям будет выгодно сотрудничать с государством, когда оно будет восприниматься как своё.

Ещё одно интересное явление для Северного Кавказа – Саид Бурятский. Представить 20 лет назад было невозможно, что представителем кавказских интересов был наполовину бурят наполовину русский – в миру Саид Бурятский – Александр Тихомиров, человек, до определённого времени не связанный с Кавказом, неофит, – что он за короткое время станет лидером. Представить себе такое в 90­е годы невозможно. Идеология протестного движения меняется, теперь не только Чечня, но и весь Кавказ становится полем серьёзного политического воздействия.

География расширяется, идеология меняется существенно, и мы не видим какого­то системного подхода, системной оценки властей к тем угрозам, которые на Северном Кавказе происходят. Было бы крайним упрощенчеством говорить о том, что этнический национализм с повестки дня на Северном Кавказе исчез. Однако мы можем обратить внимание на то, что нынешний национализм старается действовать под российским флагом. Националисты на данный момент выступают с лозунгами, обращёнными к российскому руководству, они не рвут с Россией окончательно.

Совершенно особый случай этнического национализма – это Чечня. Здесь национализм поменял окрас – теперь это сепаратизм встроенный или системный. Нынешняя Чечня имеет такой объём преференций и отличий от остальных субъектов, например, контроль над территорией. В Чечне до Кадырова не было вертикально выстроенной структуры. Кадыров претендует не только на роль президента Чечни, но и на роль президента всех чеченцев вообще – отсюда заявления по Кондопоге, отсюда прочие инициативы, при этом я с трудом представляю чеченское сменовеховство при Дудаеве. А сейчас, пожалуйста, – Кадыров фактически строит нациогосударство, действующее под российским флагом при абсолютной её лояльности. Фактически Кадыров сегодня – политик федерального уровня, позволяющий себе заявления по внешней политике. Москва очень сильно зависит от того имиджа, который отрабатывает Кадыров, – имиджа мирной республики. Под этот проект Владимир Владимирович (Путин)въехал во власть. «Я принёс мир» – это главная мифологема российской власти. Сюда укладывается отмена КТО, открытие международного аэропорта.

Сегодня формы этнического национализма на Северном Кавказе более лояльны к российской власти – как будет завтра, скажу фразой Виктора Геращенко: никто в России предсказать назавтра ничего не может.

Оценки ситуации российской властью неадекватны, но есть позитивная динамика. Президент Медведев сказал в федеральном Послании в прошлом году, что Северный Кавказ является главной внутренней политической проблемой страны. Мы 10 лет не получали такой адекватной оценки внутренней проблемы.

Вот у меня такой вопрос: если бы у вас в руках оказалось 100 млн, только честно, вы бы их вложили в Дагестан, Чечню, Северную Осетию или в Словению, Швейцарию, Корсику? Я думаю, ответ очевиден.

На мой взгляд, все экономические проблемы Кавказа имеют политический вход. Пока главной задачей России не станет интеграция Кавказа и пока Кавказ не перестанет восприниматься как некая особая зона, где живут особые граждане, изменений не будет. И, конечно, совершенно невразумительная информационная политика: государственные каналы пытаются по всем праздникам сделать консолидацию нации на основе внутреннего противостояния. Нельзя 23 февраля показывать фильм «Прорыв»! Нельзя строить своё единство на противостоянии одних граждан страны другим, кем бы они ни были – боевиками ли или прочими.

До того, пока задача интеграции не будет поставлена, говорить о каком­то точечном социально­экономическом возрождении мы не можем.

* к. и. н., зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа.