Почему жители дагестанского поселка Временный больше не чувствуют себя россиянами

 

«В результате двухмесячной спецоперации»

В середине сентября 2014 года к филиалу аула Гимры — поселку Временный — выдвинулась бронетехника. Обычно федералы шерстили родину имамов Гази-Магомеда и Шамиля. Оттуда жители «главного села» перебирались на «дочернюю территорию» — переждать очередной рейд. Но на сей раз все сложилось иначе. Войска, не задерживаясь в Гимрах, выгрузились около Временного.

Вероятно, силовики полагали, что где-то неподалеку прячется авторитетный полевой командир, амир Горного сектора и кадий вилаята Дагестан «Имарата Кавказ» Магомед Сулейманов. По версии следствия, именно он «вынес приговор» знаменитому проповеднику Саиду Чиркейскому, взорванному в 2012 году русской смертницей Аллой Сапрыкиной. К тому же, как считают гимринцы, федералов интересовал «клад» еще одного партизанского вожака — Ибрагима Гаджидадаева, убитого в Семендере в 2013 году. Он был известен тем, что в 2009 году взял ответственность за расстрел республиканского министра внутренних дел Адильгерея Магомедтагирова.

Спустя пару недель, 2 октября, спецназ взял во Временном штурмом частный дом. Сперва появилась информация о трех погибших подпольщиках. Позже их количество выросло до семи. Впрочем, как поведал мне очевидец, он наблюдал лишь три больших обгоревших «полена». Чуть погодя всех обитателей населенного пункта выпроводили, и его обнесли  колючей проволокой. Стартовали масштабные земляные работы. Лишь в конце ноября изгнанникам разрешили вернуться.

По информации СМИ, Национальный антитеррористический комитет (НАК) в декабре выпустил пресс-релиз, посвященный событиям во Временном. К сожалению, в интернете оригинал документа найти не удалось. Зато удалось отыскать любопытную цитату: «В результате двухмесячной спецоперации в населенном пункте были обнаружены: один огромный блиндаж; 4 бункера… 11 схронов; 15 самодельных взрывных устройств; 43 единицы огнестрельного оружия; около 63 килограммов взрывного вещества; более 4 тысяч патронов разного калибра». Сплошные сюрпризы, чего уж там. Но главный сюрприз ожидал не бойцов МВД.

«Скотину расстреляли»

Сразу за Буйнакском начинается мелкий дождь. Машина постепенно поднимается в гору. Все чаще дорогу накрывает густой туман. Время от времени на поворотах, в «зеленке», прорисовываются очертания БТРов. Наконец — Гимринский тоннель. Изнутри он похож на хорошо освещенную шахту метро. По ту сторону хребта висит неизменное гранитное небо. Скальные пейзажи раскрываются друг за другом, словно сам собой разворачивается обширный каменный ковер.

Проехав Гимры, тормозим у маленькой придорожной кафешки. Рядом течет река Аварское Койсу. Тут же, среди скал, умещается невысокая бело-синяя Ирганайская ГЭС. Скромность и компактность. У дверей забегаловки стоят несколько мужчин.

— Ассаламуалейкум.

— Ваалейкумассалам.

Мы с шофером проходим внутрь. Нас встречает пожилая женщина в зеленом халате. Наливает чай на травах и выставляет инжирное варенье в стеклянной чашечке, добавляя туда сгущенку. Пока я миниатюрной металлической ложечкой пробую угощение, водитель по-аварски расспрашивает женщину. Оказывается, нужного нам человека здесь сейчас нет.

— И что будем делать? — спрашиваю.

— Подождем.

Женщина исчезает. Вернувшись, что-то сообщает моему спутнику.

— Что она сказала?

— Сейчас придет мать того, кого мы надеялись застать.

Минут через пятнадцать появляется Тагират. Она в черном. Платок чуть сдвинут назад. Рыжая прическа над белизной лба.

— Добрый день. Если хотите, могу показать удостоверение.

— Не надо. Я привыкла доверять людям.

Кратко объясняю цель приезда: репортер, хочу написать про зачистку Временного.

— И я рискую, и вы, как местные жители, рискуете. Я не собираюсь настаивать. Если люди откажутся, пойму.

Тагират внимательно смотрит на меня, а потом произносит:

— Идемте.

Позади кафешки море грязи. Оно полностью занимает пространство между трехэтажными блочными зданиями разоренного поселка. Большинство окон без стекол. Пара фасадов разрисована синими и зелеными черепами. На одной из дверей намалевана свастика. В школу никто не ходит. Снятую с нее табличку, по словам Тагират, сельчане после зачистки нашли прибитой к стене коровника. В общей сложности пострадали 52 строения. 16 из них уничтожены. Это частные дома, сдвинутые бульдозерами в ямы и зарытые.

Преодолев грязищу, останавливаемся возле потрепанного многоквартирника. Поднимаемся наверх. Открывает Шамиль. Ему сорок с лишним. Средний рост. Стриженая борода с проседью. У Шамиля жена и пятеро детей. В помещении почти нет мебели. На кухне стиральная машинка с оторванной дверцей. В комнате видавший виды угловой диван и старенький японский телевизор.

— Вы здешний?

— Да. По профессии монтажник металлоконструкций. Строил Ирганайскую ГЭС, Миатлинскую, Зеленчукскую в Магадане. Как говорит мой прораб, монтажник должен все уметь. Если нет сварщика, должен быть сварщиком, если нет стропальщика — стропальщиком, если нет резчика по металлу — резчиком. Хотя каждый из них монтажника не заменит.

— Чем теперь занимаетесь?

— Ремонтом. С февраля сюда из Гимров езжу. А-а-а-а-а. Себя не жалко, других жалко.

— Почему?

— Люди опустили руки. А людей, у которых нет устремлений, мне всегда жаль. Они ждут обещанного — ждут, когда выделят средства, дадут воду. Они думают, что жизнь изменится. Но если мы сами ее не изменим, она останется прежней. Здесь многие, кроме возвратившихся, думают, что явится некий дядя и скажет: «Извините. Мы поступили неправильно. Вот вам компенсация». И начнется лучшая жизнь. А не начнется. Будет еще хуже.

— Зачистка стартовала год назад, 18 сентября…

— Верно. Пришли сотрудники ОМОН и ФСБ. Федералы. Попросили освободить помещение. Я оформил письменный отказ. Зачем мне уходить? В Донецке под бомбежками живут. А здесь бомбежек нет. Ладно. Пришли республиканские сотрудники. Побеседовали. Принялись намекать: мол, надо выйти, а то они у меня что-нибудь найдут…

— И нашли! — внезапно вступает в разговор Тагират. — Знаете, можно понять, если в результате спецоперации страдает какое-то помещение. Но когда вынесен телевизор, занавески, ковер…Когда все вынесено…Какая-то необъяснимая зависть у них была. Вот мой сын недавно женился. Заходят к нему в квартиру: «Неплохо твой сын живет. Он начальником работает? Вам ваххабиты помогают?» А я: «То, что вы тут видите — не его заслуга. Это наша, родительская заслуга». Муж 37 лет трудится на стройке. Откладывали копейку к копейке, на курорты не ездили. А они ходили, удивлялись: «И здесь горячая вода! И здесь горячая вода!» Да, мы создаем себе условия. У нас фруктовые сады. Мы деревья выращиваем. А земли мало, скалы. Огромный труд!

В комнате возникает и усаживается на стул рядом с Тагират невысокая женщина по имени Марьям:

— Потом наши сады вырубили. Вековые деревья пропали. Виноградники пропали. Скотину расстреляли.

— Стали огород разносить. Я — туда, — вспоминает Шамиль.— «В чем дерево-то виновато?» Отвечают: «Уважаемый, вина этого дерева в том, что оно выросло в Гимрах!»

— По-вашему, в чем причина такого разгрома?

— Когда они зашли в поселок, первый вопрос был: «Где Сулейманов?» Второй: «Где деньги Гаджидадаева?» — рассказывает Марьям.— Они и трассу-то закрыли, по нашему мнению, чтобы проезжающие не видели, как они грабят Временный. В одном письме мы изложили: если гимринцы такие монстры, такие нехорошие люди, пустите отравляющий газ в село, спишите все на массовый суицид. И не будет проблем в Дагестане. Хотя нет. Будут. В Дагестане много лесов, густых лесов. Пока эти чиновники у власти, дагестанский лес не будет пустовать.

— 6 октября вас выселили. Где вы жили до возвращения?

— Большинство — в Гимрах, у родственников. Некоторые в Махачкале, в Буйнакске, — перечисляет Тагират.

— Мы приехали к отцу в Гимры. Он 1931 года рождения, — уточняет Шамиль.— С ним еще моя сестра живет и брат с женой. Отец встал с койки, говорит: «Будете в моей комнате». Сам в летнюю кухню отправился. До конца ноября у отца жили, на полу, на девяти квадратных метрах. Потом отец начал болеть. Переселились в старый дом. Где брат жены жил. Вернулись 26 ноября.

— И что увидели?

— Здесь стояли сотрудники республиканского МВД. Чужих не пускали. Пришел домой. Открыл дверь. Понюхал. Закрыл. Пошел в огород. Огорода нет. Поле. По два, два с половиной метра траншеи в садах. Ладно бы, если деревья просто спилили и сожгли. Нет! Выкорчевывали с корнями и затем сжигали. Вокруг каждого дома вырыто. Сейчас нужно

обратно засыпать. Укреплять фундаменты. Сосед экскаваторщиком работал. У него автомобиль закопали. Короче, настоящий мини-Луганск.

— Вот какая взаимосвязь между поиском боевиков и закапыванием машины? — перебивает его Тагират.

— А мне потом знакомый позвонил и спрашивает: «Шамиль, ты в курсе, какие новости в правительстве республики?» Я отвечаю: «Нам средства выделяют?» — «Нет. Тебя ругают». — «А за что?» — «Возмущаются, что у тебя сын-ваххабит в лесу, а ты в правительство приходишь, кулаком по столу бьешь, требуешь компенсацию».

Марьям подтверждает:

— Мне он тоже звонил. «А где сын Шамиля?» — «А какой именно? Пятиклассник или шестиклассник? В школе, наверное».

— Другой, из МВД, сообщил, что мой телефон взяли на учет. Ну и пусть. Может, они, прослушивая его, дойдут до чего-то хорошего. С другой стороны, к любому министру прихожу, упрекают: «А почему ты за боевиками в лес не идешь? Не убиваешь их? Не арестовываешь?» Эй, уважаемые! У нас в республике столько спецподразделений не могут нескольких человек поймать. А я должен вместо них пойти в горы с кухонным ножом, найти этих боевиков и в суд привести? Если надо будет, я так и сделаю. Но давайте сегодня МВД Дагестана сократим на 50%. Оставшихся переаттестуем. Кто пишет по-русски без ошибок, пусть работает. Далее переводим сюда молодых полицейских, только-только закончивших училища, даем им жилье. Они служат порядочно, и тогда в течение пяти или десяти лет я буду им помогать.

— Если не ошибаюсь, вы писали в Москву.

— Писали, — подтверждает Марьям.— В письме Путину мы попросили, чтобы он главой республики назначил русского. Из детдома. Без родственников, без клана.

— Ведь по сути дела все проблемы в республике из-за клановости, из-за коррупции, — волнуется Шамиль. — Как-то раз я беседовал с молодым полицейским. Он признался, что отец заплатил десять тысяч долларов, чтобы его, молодого человека, приняли на службу. Так этот полицейский завтра любого террориста за тысячу баксов куда угодно пропустит. У него цель — не служить, а вернуть отцовский долг. И вот на таком фоне не чувствуешь себя гражданином России. А я работаю, налоги плачу, в выборах участвую, в 1999-м в ополчении был. А мой ребенок идет в школу и учится там по ксерокопиям, снятым с книг. По ксерокопиям! После зачистки в поселке не осталось ни одного школьного рюкзака. Даже ни одного комплекта формы не обнаружили, когда вернулись. А за каждый комплект отдали по пять тысяч рублей. В Пятигорске заказывали.

Шамиль вздыхает и обобщает:

— Вообще, обстановка везде одинаковая. В Махачкале, в Буйнакске, в Хасавюрте, в Каспийске, в Дербенте, в Избербаше, в Балахани, в Харачи, в Гергебиле, в Гунибе. Жадность до денег везде пустила корни. Лезгинка играет, монеты считаются. Отмените выплату боевых — и завтра утром в республике настанет порядок. И знаешь еще что? Я не представляю, как человек с высшим образованием, сотрудник МВД с зарплатой в 70 тысяч, сейчас в городе катает своих детей на купленной мною коляске, как его жена вешает на окна занавески моей жены, как они наш телевизор смотрят, как их дети спят на ортопедических матрасах моих детей. Не представляю, понимаешь?

— Что вы теперь, после произошедшего, говорите детям?

— А что им говорить? Они сами все знают. Старший подходит: «Папа, на работу езжай». — «Почему?» — «Когда ты на работе, нам спокойней: тебя не посадят». Как на пороховой бочке, одним словом. Лично я вообще жду, что у меня в конце концов «найдут» патроны или гранату. Но разве нельзя нашу боль донести до государственных мужей? Нам ничего не надо, стройматериалов не надо, только гарантии безопасности пускай дадут.

— А вы уверены, что Москва в состоянии вам помочь?

— А если не Москва, то кто? — обеспокоенно смотрит на меня Тагират.— Нам интересно, знают ли там о случившемся. Случившееся — приказ оттуда или самоуправство местных органов? Мы считаем, что Путин не мог приказать мародерничать.

Тагират отворачивается. Молчит. Потом ее «прорывает»:

— Знаете, из-за чего самая большая обида? Не из-за телевизора, не из-за ковров-занавесок. Лет через пять наживем. Самая большая обида из-за памяти о наших бабушках, дедушках. 9 мая на площади было праздничное мероприятие. Там обелиск стоит, мемориальная доска прикреплена. Я не могла без слез глядеть на эту доску. На ней фамилия моего деда указана. А фотографии уже нет! Где я достану фотографию моего деда? Где?! Кто нам вернет нашу память?! Кто?! Ведь есть вещи неприкасаемые! И всего этого нас лишили!

«Ни посуды, ни одежды, ни постели, ни мебели»

Утром над прибрежными кварталами Махачкалы расстилается механический рокот — с юга, со стороны Каспийска, над узкой полосой невзрачных пляжей проносится ударный вертолет Ми-24. На улицах еще пусто. Только на перекрестках маячат редкие полицейские с «калашами». Ночной туман медленно рассеивается, отползая на запад, исчезая в лабиринтах махачкалинской окраины — старинного  аула Тарки, примостившегося на краю хребта Тарки-Тау. Немного подмерзнув — а на балконе семнадцатого этажа гостиницы довольно прохладно — прячусь в номере. Усаживаюсь на кровать, включаю диктофон. Комната наполняется приглушенной речью Бамматхана.

— Сам с Гунибского района. На стройку приехал. Остался здесь. 35-й год уже. Работал в Гидрострое бурильщиком, тоннели делал. Думал, на пенсию пойду, отдохну. А они видите, что натворили тут.

За окном, где-то внизу, врубается перфоратор. Гостиница древняя. Два этажа отреставрированы, остальные либо облуплены и обшарпаны, либо превращены в миниатюрные стройплощадки.

— Я у себя был. Человек десять пришли. Женщин выгнали. Сказали, три строения надо проверить. Сейчас их нет. Свой дом показал. «А туда, — говорю, — не пойду». — «Значит, там кто-то есть, а ты об этом знаешь». — «Никого там нет. Просто неудобно в чужой дом заходить». — «Да? Если бой начнется, тебе первому ноги прострелим!»

— При выселении успели взять вещи или документы?

— Только паспорт взял. В спортивной форме и тапочках вышел. Обещали ведь обратно сразу запустить. В итоге вернулся 1 марта 2015 года. Чуть инфаркт у меня не случился. Ничего нет. Ни посуды, ни одежды, ни постели, ни мебели. В саду пара деревьев уцелела. Сад что им сделал? Если сейчас снова посажу дерево, оно плодоносить начнет лишь после моей смерти. Ай. Одно понял: у обычного человека никаких прав нет. Не к кому обратиться. За муху даже не считают.

Запись обрывается. Звук работающего перфоратора разбавляется автомобильными гудками. Город просыпается.

«В Дагестане идет гражданская война»

Верхний квартал Временного образует извилистая улочка — двойная череда «раскулаченных» частных домиков. Из мусорного месива, окружающего остатки хозяйств, торчат куски разломанных бетонных дорожек. Вместе с Шамилем пробираемся к полуразрушенным «владениям» Мурада. Левой стены нет. Ветер задувает в обнажившуюся кухню. По периметру здания — окоп. Внутри — побитый кафель и квадратные отверстия, выпиленные в деревянном полу. Невысокий седобородый Мурад проводит нас в комнатку, увешанную старыми коврами, готовит растворимый кофе.

— Сейчас моя специальность — старший машинист гидроагрегатов. А вообще — электромонтер. 18 сентября находился дома. В тот день они блокировали поселок. Утром 19-го вошли и отправили мужчин на фильтрацию, на территорию пожарной службы. После фильтрации пошел на пятничную молитву, а потом к себе. Подхожу — автоматчики встречают. Повели по огороду. За огородом у меня сарай, коровник. И за коровником они якобы схрон какой-то обнаружили. Смотрю — земля ровная и крышка пластмассовая лежит. Все явно свежезакопанное. «Подними», — говорят. Я испугался: «Нет, не подниму. Это ваша работа, не моя». Тут автоматчик патрон загнал, ствол на меня направил. Куда деваться? Поднимаю, а там бочка. А в бочке два спальных мешка, две рации и трехлитровый баллон с порошком серебряного цвета. «Чье?» — спрашивают. «Откуда я знаю? Вам лучше знать — чье». Ну, отвезли в Шамилькалу, в полицию. Следователь опять спрашивает: «Твое?» — «Нет, не мое. Я, — говорю, — на Ирганайской ГЭС работаю. У меня зарплата. Мне эти вещи на хрен не нужны». В итоге без протоколов закрыли в камеру. Восемь суток просидел.

— А дальше?

— На восьмой день появился мужчина солидный, кругловатый. Поинтересовался, за что сижу. «За что? Если скажу “Ни за что”, вы не поверите. Сами разбирайтесь». Он исчез. Через пять минут — крики, шум. Вывели меня. Освободили. Оказалось, это был прокурор по надзору. Вернулся — в поселок не пускают. Жил в Гимрах, у родственников. Но ведь невозможно постоянно быть в гостях. Стал на работе жить. У нас там гостиница есть. Когда прикомандированные работники приезжали, перебирался в молельную комнату.

— Мурад, я слышал, во время зачистки пропали без вести пять человек, среди них — ваш сын…

— Верно. Али. 28 лет. Электромонтером трудился. 18 сентября с двоюродным братом к стоматологу поехал в Буйнакск. Я ему позвонил, сказал, чтобы они остались в доме моих родителей. Все. Больше я его не видел. В розыск поставили, по словам участкового. А у меня взяли кровь для анализа ДНК.

— Говорили, что в Буйнакске забрали, когда выходил от стоматолога. Схватили, посадили в машину, — говорит Шамиль.

— За ним ничего не было. Он детей Корану учил. Школьников, — Мурад встает, отступает к дверям, отворачивается, глядит во двор.

— У него целая программа имелась, — уточняет Шамиль.— Мы детей к нему отправляли. После обеденного намаза — Коран. Если погода хорошая — играют в футбол или волейбол возле школы. Затем идут на речку. Ловят рыбу, жарят, кушают. Далее — в мечеть, на вечерний намаз, и по домам.

Мурад возвращается, присаживается:

— Он хафизом был, наизусть знал Коран. Обучался в Сирии1, по религиозной части, ничего террористического. Они об этом тоже знали.

— Сейчас вы ожидаете помощи? Она вам нужна?

— Нет! Абсолютно! Не нужна мне никакая помощь. Не ожидаю ее ни от кого. И не от кого ждать! Лишь бы оставили в покое. А я уже прожил свое. Ради детей…

Не закончив, Мурад закрывает лицо руками.

— А так они и честь мою растоптали, — доносится из-под морщинистых ладоней.

— Веру растоптали,— роняет Шамиль.— В одной семье Коран топором разрубили.

— Зеро, — шепчет Мурад.— Зеро.

— Фактически в Дагестане идет гражданская война, процесс самоистребления, — поясняет Шамиль.— На улице все хорошо. То, что творится, обсуждают лишь на кухнях. Как в 1939–1940-х годах. Представляешь, как в республиканских СМИ про нас говорят? «Сколько будете терпеть этих гимринцев, их выходки?»

— А тем, от кого данный посыл исходит, это зачем? Их же тоже в результате коснется.

— Не коснется.

— Коснется. Рано или поздно, — поднимает голову Мурад.— Вот сейчас поселок раскурочили. А ведь сколько ненависти теперь будет. А они приходят: «Дайте нам Сулейманова». Ну, слушайте, он у меня в кармане, что ли, сидит? Или я его дома держу? Ну, найдите пять-десять хорошо подготовленных людей. Сутками пусть за ним следят. Столько технологий! Из космоса можно прочитать надпись на пачке сигарет! А мне позвольте жить нормально в своем отечестве. Я же не инопланетянин. Я гражданин Российской Федерации. Защитите меня! Не издевайтесь надо мной! Ведь больно! Очень больно.

— Сеют семена раздора, сеют. На несколько поколений в Гимрах посеяны эти семена, — резюмирует Шамиль и залпом выпивает остывший кофе.

(Франс Рубо. Фрагмент панорамы "Штурм Ахульго")

«Полный порядок»

На обратном пути прошу водителя остановиться напротив легендарного аула.

Шофер выруливает на обочину. Выбираемся наружу.

— Где?

— Вон там. Видишь? — и указывает на склон горного массива на другой стороне ущелья.

Да. Вижу. Делаю фотоснимок на память. Нынче, не привлекая внимания, в Гимры не попасть. На въезде — шлагбаум. Местным присвоены номера. Нездешних тщательно проверяют. Лишний раз лучше не соваться.

Махачкала. Центральная Джума-мечеть на улице Дахадаева — пожалуй, главная достопримечательность столицы Дагестана. Белокаменная красавица. Два минарета устремляются в небеса. Позади нее, в саду, копошатся рабочие, меняют плитку. Загорелый пенсионер Гусейн жмет руку:

— Уважаемый, ты как здесь очутился?

— В качестве туриста приехал.

— Ты из Москвы, да?

— Из Екатеринбурга.

— Далеко. Но ты ни о чем не беспокойся. Тут хорошо. Полный порядок.

— Я уже понял.

«Руководствуясь не местью, а законом»

В Национальном антитеррористическом комитете комментировать ситуацию в поселке Временный отказались.

Звоню члену Совета Правозащитного центра «Мемориал» Олегу Орлову, ответственному за работу на Северном Кавказе.

— Олег Петрович, каковы перспективы обжалования решения СК об отказе в возбуждении дела по факту случившегося в поселке Временный?

— Понимаете, 99% преступлений, совершаемых силовиками на Северном Кавказе в процессе исполнения ими служебных обязанностей, остаются безнаказанными. Да, могут наказать за какие-то пьяные выходки в нерабочее время. Не более. Но тем не менее все равно надо добиваться проведения расследований. В конце концов у нас остается Европейский суд по правам человека.

— На ваш взгляд, о чем свидетельствует жесткая зачистка Временного?

— А это образ действий, взятый на вооружение в Дагестане с приходом нового президента республики Рамазана Абдулатипова. Разумеется, не он инициировал случившееся. Он просто выполнял указания из центра. Видимо, возобновляется практика применения силы и только силы. Раньше, при Магомедсаламе Магомедове, работала комиссия по адаптации боевиков, начинался диалог с различными исламскими общинами. Нынче от подобных мер отказались. Судя по доходящей до меня информации, логика тех, кто участвовал в зачистке Временного, такая: «Ну, и что? Они сами напросились. Ведь у них прятались боевики!» Ответная резонная реплика «но в Москве тоже есть бандиты» ими не принимается. В принципе побудительный мотив для подобных действий тех же дагестанских силовиков ясен. Их в любой момент могут расстрелять из-за угла. Постоянно гибнут их коллеги. Семьям угрожают. В таких условиях рациональное отступает на второй план и себя проявляет иррациональное. Чувство мести. Понять его можно — оправдать нельзя. Если ты представитель государства, то государство обязано сделать так, чтобы ты поступал, руководствуясь не местью, а законом.

Источник: "Эксперт - ONLINE" совместно с РУССКИЙ РЕПОРТЁР №21 (397)