[ «Истеблишмент» вместо элиты ]

Во всеобщем хаосе – возможно, и преднамеренном, – событий, явлений, глаголов надо определить понятия, надо выхватить процесс, отсеяв мелкое и неважное и сконцентрировав внимание на сути. Сколько времени, до каких пор мы будем самым отсталым регионом России? Это обречённость или результат нашего незнания своих преимуществ? Почему нас не оскорбляет унизительное положение иждивенцев? Выигрывает ли Российская Федерация в целом от нашего зависимого положения? Почему мы боимся помыслить себя субъектом федерации, а не регионом-реципиентом, отсталой периферией? Подлинный федерализм, понятый гораздо шире и глубже, чем распределение финансовых потоков и полномочий, даёт простор для взаимовыгодного сосуществования народов, резко контрастирующих по своей культуре, в том числе и культуре власти. В представленном интервью с историком Тамерланом Гаджиевым мы как раз хотим через исторические и страновые параллели дать читателю ёмкое понимание федерализма.

– Министр регионального развития Дмитрий Козак, выступая в Совете Федерации, заявил фактически о неэффективности вертикали власти и, судя по его инициативам, предлагает опереться на декларируемый Конституцией страны федерализм. Интервьюированный нами Эмиль Паин считает федерализм как способ разграничить полномочия, как «пространственную демократию». Не узко ли? – Узко. Федерализм нужно различать формально-юридический и культурологический. Когда Эмиль Паин говорит «отцы-основатели федерализма», по всей видимости, он имеет в виду отцов-основателей Соединённых Штатов: Вашингтона, Гамильтона, Франклина и др. Но федерализм существует с незапамятных времён. И необязательно он должен быть демократическим. Был феодальный федерализм. Ахеменидская держава была федеративна. Сасанидская – федеративна. Священно-Римская империя германской нации, – тоже федерация во главе с императором. Наконец, наша (дагестанская) государственность и в Сарирскую эпоху, и в эпоху Шамхальства тоже была федеративная. Я верю: Козак представит модель федерализма, обратившись прежде всего к опыту США. Но это не тот опыт, который уместен. Нам скорее бы подошёл опыт Швейцарии или Германии. Поскольку мы, как и они, в отличие от США, исторически сложившееся, а не новое государство. Земли в Германии – это не просто административно-территориальные образования, а бывшие государства, а ещё прежде – этнотерритории племён: баварцев, швабов, саксонцев и т. д. Ареал их обитания превратился в естественные границы земель, воспринимаемых несведущими как административно-территориальные образования. – Что же тогда федерализм, по-вашему? – Это попытка сохранить этнополитические или этнокультурные особенности различных этносов или субэтнических групп. Здесь есть один существенный момент. Если мы будем находиться в абсолютно равных условиях, то это уже не федерация, а конфедерация. В федерации центр главенствует над субъектами, но только в определённой, узкой сфере. Из федерации нельзя выйти, в отличие от конфедерации. – Давайте к Российской Федерации перей-дём. Одна из причин построения вертикали власти – потребность власти в переделе собственности. Это возможно в федеративном государстве? Это федерализм? – Нет. Вот я как раз говорю, что нужно различать формально-юридический федерализм и культурологический. Возьмём пример классических европейских стран – Франции и Германии. Германия, как известно, – федерация. Франция позиционирует себя как унитарное государство. Но на самом деле у этих родственных народов доминируют федеративные формы политической жизни. И во Франции они реализуют себя через систему местного самоуправления, практически не отличающуюся от Германии или Швейцарии. Если есть какая-то обособленная территория, которая ощущает себя чем-то целым по отношению к внешнему миру, она делегирует отдельные полномочия, но значительную часть оставляет за собой. Россия декларирует себя федеративным государством, но ей очень трудно стать таковым, ведь в исторической традиции она даже не унитарное государство. На самом деле Россия – государство вотчинное. Что такое вотчинное государство? Это государство, в котором власть, будь то в лице царя, генсека или президента, воспринимает страну как свою собственность и себя в ней как домохозяина. – Это та самая потестарная культура, о которой вы говорили. А откуда она такая? – Она сформировалась из вотчинного государства. Как возникло Русское государство, коим изначально было маленькое Московское княжество, которое Александр Невский передал младшему сыну Даниилу? Выгодное географическое и стратегическое положение и хитроумная политика московских князей Даниловичей способствовали быстрому росту территории княжества. Они расширяли свои владения не за счёт доблести и завоеваний, а всё время прикупая территории соседних мелких княжеств. Внук Даниила – Иван Калита – добивается от Великих ханов Золотой Орды права собирать дань, то есть, говоря современным языком, он становится главным налоговым инспектором Золотой Орды. Естественно, он побольше берёт и поменьше отдаёт в Орду. У него появляются свободные деньги. Появляется возможность прикупать земли ещё больше и больше. Калита переманивает из Владимира в Москву митрополита, делая её центром православия. Должен подчеркнуть, что характеристика русского государства как вотчинного отнюдь не моё открытие, для чего процитирую по памяти Ключевского: «Уровень политического развития народа определяется политическими формами жизни. У нас выработалась низкая форма государства – вотчина. Это, собственно, и не форма, а суррогат государства. Но, скажут, этой формой целые века жил великий народ, и её надобно признать самобытным созданием народа. Конечно, как «голодный хлеб» (хлеб, приготовленный из муки со смесью лебеды. – Прим. ред.) можно признать изобретением голодающего народа. Однако это не делает такой хлеб настоящим». – Но Россия неоднородна. В ней существуют и субъекты с другой потестарной культурой, Кавказ, например. – Вот именно. В том-то и проблема наших взаимоотношений в рамках Российской Федерации. С одной стороны, русские нас не понимают. С другой – мы сами себя не понимаем. Мы чувствуем как кавказцы, а думаем о себе как нас нам преподносит официальная история. И в этом наша беда. Вот мы сейчас неправильно пользуемся термином «элита». Элита – это лучшее, что выкристаллизовалось из этноса и его культуры. Лучше уж пользоваться словом «истеблишмент». У нас же культурно-историческую традицию лучше сохранили те, кто к этому разряду не относится. Они руководствуются чувствами, интуитивным пониманием традиции. Истеблишмент чувствует тоже, может, где-то правильно, но «знание» довлеет над ним – и в итоге понимает себя как нечто отсталое. Между тем, если политическое развитие общества определяется политическими формами общественной жизни, то наши формы намного опережают формы жизни, характерные для русского этноса. Неслучайно, когда русские пришли на Кавказ в конце XVIII – начале XIX века, они писали о наших вольных обществах как о «федеративных республиках лезгинцев». Под лезгинцами здесь подразумевается общее названия для народов Дагестана. Аполлон Руновский в середине XIX века написал: «Дагестан – это Англия и США в миниатюре». – Козак говорит о том, что в России сложилась революционная ситуация, которая характеризуется разрывом в уровнях социально-экономического развития регионов. Разрыв в уровне потестарной культуры – это ведь тоже революционность? Второе – опаснее? – Ну конечно. Разумеется. Вот здесь мы должны сами себя понимать и сами себя объяснять федеральному центру. Центр должен иметь правильные ориентиры во взаимоотношениях с нами. И тогда, зная все наши взаимные нестыковки, мы сможем синхронизировать отношения. Иначе же конструкция федерации не состоится. – Иначе говоря, нам надо прирастить понимание федерализма в культурологическом аспекте, разобраться в собственной потестарной культуре? – Федеральный центр не должен пытаться нас переделать на свой лад, и мы не должны пытаться переделаться на тот лад. Проблема ещё и в том, что мы воспринимаем Россию как Европу, Запад. И отличается она только тем, что в России дороги хуже, а в Германии лучше. И Россия воспринимает себя так же: мы – Восток, а она – Запад. На самом деле всё наоборот. Запад в Российской Федерации – это только Северный Кавказ, от Чёрного моря до Каспийского. У нас с европейцами схожая политическая система. Собственно говоря, в чём преимущество политических систем Западной Европы? У них баланс между федерализмом и центральной властью, который можно объяснить через наличие крепкого местного самоуправления. Почему мы, дагестанцы, отстали, а не догнали их? У нас всегда было очень сильное местное самоуправление, подмявшее под себя государство. Если Англия пришла к конституционной монархии только после буржуазной революции XVII века, то у нас центральная власть всегда была таковой, и только отдельные харизматичные личности могли себе позволить определённый диктат. А так здесь все важнейшие политические решения согласовывались на уровне джамаатов, аулов и т. д. – Противоречие, выходит, между исторически высоким уровнем политической культуры и отсталостью экономического развития? – Мы впереди только в культурологическом плане, хотя не осознаём этого со всей очевидностью. Но экономически мы отстаём именно потому, что не осознаём этого. Мы оказываемся ещё более отсталыми в культурном плане, потому что не соответствуем культуре общей страны и не понимаем своих преимуществ. Мы видим наш исторический путь таким же, как у России, тогда мы, конечно, самые отсталые. Это как у нас раньше было с языками: русскую грамоту сделали обязательной для всех – и все здесь вдруг стали безграмотные. А выдающийся языковед барон Услар говорил, что если судить по количеству школ, то дагестанцы должны быть отнесены к самым грамотным в мире. В XIX веке о нас пишут, что у нас города: Ахты, Тарки, Акуша, Кумух, Хунзах и т. д. – тот же Ермолов говорил, а мы себя сами понимаем как народ, до включения в состав Российской Империи не знавший городской культуры. То есть я хочу сказать: мы неправильно себя мыслим. – Что, какой экономический интерес подвигнет нас к федерализму? Ведь федерализм – это как атом, в котором ядро и электроны взаимно притягиваются и взаимно отталкиваются. Я же сейчас говорю о той части федерализма, которая срабатывает на обособленность. Что заставляет нас требовать автономности? Ведь экономическая ситуация у нас как раз предполагает унитарность, нам, дотируемым на 80%, так комфортно! – Если установить нормальный федерализм, то мы не были бы столь дотационны. И были бы дотационны вообще – это большой вопрос. Но это, с моей точки зрения, не отменяет того, что Дагестан вне федерации не сохранится как единое целое. Мы не выработали ещё политических форм, которые позволили бы нам быть государством. Мы находимся в диалектической связи с Россией и в определённой степени нам выгодно давление Москвы, кристаллизующее нас. Есть такое выражение: «Всё, что нас не убивает, нас укрепляет». – Чтобы был реальный федерализм, должны появиться люди, для которых он жизненно необходим. У нас есть таковые? Кто они? – В нашей ситуации, на Кавказе, в Дагестане в частности, запрос на федерализм давно созрел. Почему? Внешнее проявление того – беспорядки, которые мы имеем, распространение экстремизма. Если бы у нас провели конференцию не по борьбе с экстремизмом, а по укреплению федерализма, то экстремизм, скорее, сошёл бы на нет, во всяком случае, не расползался бы. Усилия экстремистски настроенных молодых людей пошли бы не по пути деструкции унитаризма, а по пути строительства федерализма. Сейчас они чем занимаются? Разрушают это унитарное государство. Опять-таки оно не унитарное – унитарно французское государство. У нас по своей природе оно вотчинное: я – хозяин всего. При этом унитарность во Франции абстрактная, то есть безусловная. Она как некая сила, абстрактное благо для всего французского народа. И поэтому в той же Франции министр, если случится какой-то скандал, связанный с его именем, подаёт в отставку. А у нас нет, потому что чиновник служит не государству – он служит вышестоящему начальнику. И если он не нарушал его указания, то может быть спокоен за свою должность. Вот, например, ситуация, когда Буковский для собрания по выдвижению своей кандидатуры в президенты России не мог найти зал на 500 человек. В принципе, люди, которые не давали ему зал, действовали во вред Российской Федерации. Не прошёл бы никакой Буковский в президенты! Пустое это, но Российская Федерация выглядела бы лучше. На Западе начинают вентилировать, подавать в прессе, естественно, негативно. Дайте зал, ничего с ним не будет, никакого ущерба нынешней власти он не принесёт. Но возникает такой алгоритм мышления и действий лиц: я – хозяин этого зала, я дам его в интересах России, но мой вышестоящий начальник мне даст взбучку, потому что его вышестоящий начальник… а я в интересах России… да плевать мне на интересы России, главное, чтоб вышестоящий был доволен. – Что, Российскую Федерацию, и нас в том числе, шатает-то из стороны в сторону? И социализм мы не построили, и федерализм не получается. – Для своего развития Россия нуждается в федерации. То есть не мы должны развиваться, а Россия должна развиваться в плане политических форм жизни. – Мы должны требовать подлинной федерации? – Безусловно. Но прежде всего учиться и учить федерализму. И в сегодняшней Российской Федерации это в состоянии сделать только мы, кавказцы, как имеющие глубокую историческую традицию, но лишь после того, как, наконец, поймём себя. Речь сегодня даже не идёт об каком-то политическом отстаивании. Мы должны отстоять себя интеллектуально. – Ситуация с экстремизмом на Кавказе усугубляется. Ряды людей, уходящих в НВФ, молодеют. Чем это чревато для России? – Дагестан – ахиллесова пята России. Если у нас что-то полыхнёт, то полыхнёт на всём Северном Кавказе: произойдёт раскол государства едва ли не по самому центру, возникнет коридор вдоль Каспия, Волги и вплоть до Урала. В этом случае пантюркистский и панисламистский факторы сольются, что чревато для России возвращением в исторические границы. Кстати, этот момент тоже нужно объяснить. Российская Федерация создана совершенно неправильно, то есть по американскому образцу. Её отдельные административно-территориальные единицы превращены в субъекты федерации. Это же нелепость! Да, в Америке все штаты, являющиеся административно-территориальными единицами, выступают одновременно в роли субъектов федерации. Но наша федерация исторически выросла из Российской империи, то есть мы не административно-территориальные единицы, а самостоятельные этнополитические общности и даже государства, как, например, Татарстан, Дагестан и некоторые другие. Калужская же область – это не субъект Федерации. Это и есть сама Россия. Вот эти понятия нужно разделить и наконец понять, что Россия – это государство Ивана III, сложившееся на рубеже XV–XVI веков. Окончательно освободившись из-под власти Золотой Орды и приняв титул «Великий князь Всея Руси», он поставил тем самым задачу объединить всю русскую православную этнотерриторию, которая в итоге составила 2,8 млн кв. км. Тогда и появилось название страны – «Россия». Со времени правления Ивана Грозного Московское царство начинает захватывать иноэтнические территории: Казанское, Астраханское ханства и т. д. Таким образом, Калужская или Тульская области – это не субъекты, а административно-территориальные единицы, тогда как Дагестан, Татарстан, Мордовия – это субъекты Федерации. Большие, маленькие – неважно. Есть многомиллионная Бавария в Германии и есть маленькая земля Саар, насчитывающая всего пятьсот тысяч. При этом они находятся в равном положении. –Для чего Российская Федерация придаёт субъектность тем, кто ею изначально не обладает? – Это способ понизить субъектность подлинных субъектов федерации. Центр полагает, что может себе это позволить и позволил, но то, что сейчас творится – и экстремизм, и внешние геополитические вызовы на рубежах страны – не могут не настораживать. – Беда в том, что конструктивную позицию Дагестана подменил экстремизм. – К сожалению, те, кто могли и должны были бы предложить конструктивную альтернативу, не умеют отстаивать интересы республики. Сложившаяся вокруг России внешнеполитическая ситуация не позволяет ей действовать, как в XIX веке. Тогда она, вплоть до поражения в Крымской войне, могла навязать свою волю не только Турции и Ирану, но даже Европе, а об Америке тогда в политическом плане никто и не думал. Сегодня всё обстоит иначе, а потому мы должны жить дружно. Именно дружно, а не послушно. Послушно не получится, потому что наряду с теми, кто хочет слушаться, есть и те, которые этого не желают, и они находят или найдут поддержку тех, кто говорит: да, не надо слушаться.