«Человек изнутри выжигается…»

Пока адвокаты экс-мэра Махачкалы Саида Амирова строят дальнейшую линию защиты, их коллеги, представляющие интересы других обвиняемых, Магомеда Абдулгалимова и Магомеда Ахмедова неожиданно отказались их защищать. О том, почему это произошло, и о многом другом в эксклюзивном интервью адвокатов, Сергея Квасова, Акифа Бейбутова и Константина Мудунова.

Сергей Квасов:

«Всё напоминало

театр абсурда».

– Когда вы приступили к защите Магомеда Абдулгалимова?

– Он приехал ко мне домой в середине октября 2012 года и попросил предварительно с ним заключить соглашение на защиту его интересов. На мой вопрос, что предстоит делать, он ответил, что следствием и прокурором республики Дагестан в Следственный комитет направлены материалы в отношении него о том, что у него будто бы нашли фальшивый военный билет и он, устроившись на работу в прокуратуру, представил вот эту фальшивку и переполучил за десять лет заработную плату на 56 или 57 тысяч рублей. Мы с ним переговорили, я пообещал ему, что займусь его делом, если вдруг таковое будет возбуждено. Дней через пять вечером мне позвонили из ГСУ по Северному Кавказу и попросили срочно подъехать в помещение СК по Республике Дагестан. Темнело уже. Абдулгалимов сидел в наручниках и в домашнем халате в кабинете заместителя начальника СК. Вокруг него находились бойцы спецподразделений. Мне, в соответствии с законом, выдали копию протокола задержания Абдулгалимова. Там говорилось о том, что он застигнут при совершении преступления. Я спросил у следователя: «Вы пишете, что он совершил мошенничество и изготовил фальшивый военный билет и переполучил денег на 50 тысяч и тут же пишете, что он задержан в момент совершения преступления в два часа ночи на своей кровати. Он что, в два часа ночи эти деньги считал или подделывал военный билет?» Ну, мне посоветовали успокоиться.

– Как складывалась дальше ваша защита?

– В ту же ночь его доставили в ИВС Махачкалы. Я позвонил утром следователю и попросил: «Давайте сходим в ИВС». Он ответил: «Никаких препон не существует, предъявите, пожалуйста, копию ордера, удостоверение, идите в ИВС, работайте со своим подзащитным». Я пришёл в изолятор и оказался в анекдотичной ситуации. В изоляторе находились сотрудники спецподразделений, которые не подчинялись руководству ИВС, то есть меня впустили в ИВС, а потом повели на второй этаж и сказали: «Извините, дальше наша епархия заканчивается, у нас тут новые сотрудники появились, с ними и договаривайтесь». Новые сотрудники, естественно, никого из камер выводить не стали, мои требования представить моего подзащитного остались без внимания. Федеральный закон там совершенно не применялся. Я проторчал под воротами ИВС три часа, потом телефон следователя отключился и в семь вечера он позвонил и сказал: «Извините, у нас тут разные службы задействованы в этом процессе, у нас нет взаимодействия, поэтому сегодня вы не попали. Завтра с девяти идите и работайте». Утром я приехал в девять часов. Ни спецподразделений, ни Колхозника там уже не было. На третий день он обнаружился в ИВС, в здании МВД во Владикавказе. Я приехал туда и после этого до весны текущего года ездил каждую неделю. Все наши свидания проходили в присутствии сотрудников спецподразделений. Никто особо не скрывал того, что нас записывают, слушают, за нами наблюдают.

– А это законно?

– Нет конечно, но, извините, в чужом монастыре свои правила не устанавливают. На въезде во Владикавказ и на выезде машину мою переворачивали с ног на голову, досмотры тщательные и пристальное внимание к моей персоне было. В результате прекратил вообще ездить туда на своей машине, и меня стали возить родственники Абдулгалимова. Человек, который меня возил, всё время находился в машине, чтобы в салон ничего не подбросили. Снаружи нервотрёпка, а в здание заходишь, я вижу, что Абдулгалимов всегда чистый, выбритый, накормленный, никаких не было моментов, чтобы он заявлял мне о нарушениях, которые происходят в отношении него.

– Потом всё изменилось?

– Где­то в конце января мне позвонила моя коллега из Владикавказа и сказала: «Сергей, Магомеда невозможно нигде найти!» В течение недели мы его искали, следователи не отвечали на звонки. Когда приходили в ИВС, в МВД, через окошко или дверь нам отвечали, что такой человек там не содержится. То есть его где­то на недельку мы потеряли. Через неделю раздался звонок, мне сказали, что он на месте. Я приехал в ИВС, но его опять не было. Нас пригласили в здание МВД, и Абдулгалимова вывели в коридор. Он выглядел ужасно. Ни одного синяка не было, но, во­первых, человек похудел на одну треть, во­вторых, весь запуганный, зашуганный, глаза как у кролика и, в­третьих, невнятная речь. У меня было впечатление, что он явно в неадекватном состоянии. То ли какое­то наркотическое или медикаментозное опьянение, то ли просто психологически надломлен, но явно человек не в себе. Вокруг стояли люди, и общаться с ним было невозможно. Я ему задал только один вопрос: «Было что­то?» Он мне прошептал: «Было. И было столько всего! Ты себе даже не представляешь». Я говорю: «Будем обращаться с жалобами?» Он категорически запретил мне жаловаться, поскольку мне сказал дословно: «Ты сейчас сядешь в машину и уедешь, а я здесь остаюсь». Я предполагал, что он подвергся пыткам. На следующий день через Интернет я узнал, что его родственники, которые меня возили, привозили, увозили, все задержаны. Задержание было достаточно жёстким, то есть блокировали машину, вытаскивали людей. Я позвонил следователю и без всякого подкола сказал спасибо, что дали мне выйти из машины. Потому что если бы задерживали всех в моём присутствии, то, соответственно, и по мне бы там походили, переломали всё что можно и нельзя, а потом бы просто извинились: «А мы не знали, что вы адвокат».

– Каким образом в деле Магомеда Абдулгалимова появилось имя мэра Махачкалы Саида Амирова?

– Могу сказать только одно. С момента задержания и до весны этого года о связях Абдулгалимова с мэром Махачкалы Амировым даже не произносили вслух. И когда нас допрашивали в качестве свидетелей, и когда допрашивали в качестве подозреваемых. Больше могу сказать, с момента ареста Абдулгалимова Интернет, медиаресурсы не только дагестанские, но и российские смаковали этот вопрос и то, что я участвую в этом деле в качестве защитника, все знали. Так вот, ни Амиров, ни его родственники, ни его коллеги за полгода ни разу не вызывали меня, не приглашали, не подходили и не звонили мне, хотя бы просто узнать, что там Колхозник говорит. По моему разумению, если бы Колхозник был как­то связан с главой администрации Махачкалы, наверняка после его ареста при такой медийной активности кто­то из людей Амирова у меня поинтересовался бы: «А что там? А что он там говорит?» Может быть, попросили бы подкорректировать его показания, вы понимаете, о чём я говорю. Нет. Абсолютный ноль. Никому не интересно было это абсолютно. Вот это меня смущает. Потому что в уголовном судопроизводстве я уже 20 лет варюсь, я уже знаю, как люди строят защиту и как себя ведут соучастники, оставшиеся на воле, после ареста каких­то основных фигурантов по делу.

Мало кто спокойно сидит и ждёт, когда за ним придут. Какие­то меры предпринимаются, как­то договариваются, кто в бега подаётся, кто лепит свою легенду через подставных свидетелей. А тут полный ноль. Абдулгалимова задержали в середине осени 2012 года, а Амирова – 1 июня 2013­го, более полугода. Для меня было удивительно, что эти лица соединились в одном уголовном деле.

  – И что, на ваш взгляд, произошло конкретно?

– Всё началось через неделю, когда он выпал из поля зрения защиты. Неделю он находился в другом месте. После этого дело приобрело кардинально другой поворот. Потому что когда нас допрашивали по 7 или 8 уголовным делам в качестве свидетелей, там же нас допрашивали по всем убийствам. Но как­то всё так спокойно. Более того, несерьёзность подхода к этому делу была видна. Куча молодых следаков, которые, как я понимаю, даже не читали материалы вот этих уголовных дел. Им давали листочки с вопросами, и нас допрашивали без материалов дела, а с листочком, на котором есть вопросы, которые нужно задать Абдулгалимову. И вот когда следователь с трудом разбирает фамилии на бумаге, это о чём­то говорит. Значит, ты дело не расследуешь, потому что если расследуешь, оно тебе ночью снится.

Либо это были просто исполнители, а кто­то другой сидел и руководил этой группой. Причём все меняются, по одному делу один парень приходит, два часа поговорили – ушёл, второй пришёл, два часа поговорили – ушёл, третий пришёл... Вот такая чехарда. И следственная группа состояла из пятнадцати полковников на момент задержания Колхозника. Ну, где пятнадцать полковников расследуют дело по мошенничеству, где результат мошенничества – 50 тысяч рублей? Поэтому всё напоминало театр абсурда. Но никогда я не подумал бы, что мы придём к такому результату.

Акиф Бейбутов:

«Основные доказательства по делу добывались путём применения насилия и пыток».

– Расскажите немного о своём подзащитном. В чём он подозревается?

– Магомед Ахмедов – следователь Кировского отдела полиции Махачкалы. По версии следствия, он являлся участником группы Магомеда Абдулгалимова по кличке Колхозник и участвовал в совершении убийств, непосредственно следователя Арсена Гаджибекова. В убийстве Арсена Гаджибекова он участия не принимал. Он просто привёз тех людей, которые совершили это преступление, на своей машине.

– Кто защищает фигурантов по так называемому делу Амирова?

– Следственные органы брали только адвокатов по назначению. Как только появлялся адвокат по соглашению родственников, то всяческими путями пытались этого адвоката отодвинуть от дела, не допускали к подзащитному. Когда ко мне обратились с просьбой о защите интересов Ахмедова, я не мог найти его где­то неделю. Когда приступил к делу, то долго и упорно добирался до следователя, но он прятался, не отвечал, не хотел ничего делать. После того как следственная группа поменялась, приехал другой следователь из Москвы. Только он взял ордера, допустил к защите интересов, именно в тот момент, когда они оказались в СИЗО Махачкалы. А до тех пор где они содержались, никто не знал. Говорили, что они находятся в Кизилюрте под чужими именами. Поэтому когда официально обращались в ИВС города Кизилюрта, говорилось, что таких людей там нет. А по неофициальной информации, было известно, что они находились там. Потом их перевели в СИЗО Махачкалы, в отдельные боксы. Доступ был ограничен. Зайти к подзащитному без ведома следователя, начальника СИЗО было практически невозможно. Прежде чем попасть к своему подзащитному в нарушение всех мыслимых и немыслимых норм законодательства нужно было взять разрешение за подписью начальника СИЗО или замначальника СИЗО. Двери этого бокса, где они находились, открывал только замначальника СИЗО, надо было ждать, пока он придёт. Ни дежурный, никто не имел доступа в эту часть изолятора. Обычно, пока приходил замначальника, чтобы открыть ворота, появлялся следователь и только при нём можно было зайти к нему.

Даже если адвокат добирался до своего подзащитного, в последующем всё, эта дорога закрывалась. Когда появлялся дежурный, чтобы открыть двери и зайти в бокс, появлялся следователь. Я говорю: «А вам кто сообщил?» – «Сообщили». Поднимаемся вместе со следователем, и он сразу пишет заявление: «Подзащитный пишет, что он от услуг Бейбутова отказывается».

  – Вы считаете, что на вашего подзащитного оказывалось давление?

– Естественно. А как может человек просто так отказаться от услуг адвоката по соглашению с ним, с его родителями? Никогда в жизни ни один человек не откажется от адвокатов. Естественно, было давление. Мне Магомед Ахмедов сказал: «Я не могу по­другому». Вот и всё. Вот его слова. Я долго пытался ему объяснить. Я вывел следователя, вывел сотрудников иных правоохранительных органов, которые там находились. Я беседовал, пытался ему объяснить, что он совершает большую ошибку. Он просто молча сидел и всё слушал, ничего не мог говорить. Просто сказал: «Я не могу». Это не просто так. Его «не могу» означает, что на него оказывалось давление, а давление было серьёзное.

– Что конкретно вы имеете в виду?

– Пытки в отношении Магомеда Ахмедова применяли… Реальные. Теперь он даёт такие показания. Пытали его и током, пытали его и другими средствами. В основном, конечно, током. Среди самих заключённых это называют «чубайсом». Это удивительно и смешно. Но это очень опасная вещь – человек просто изнутри выжигается, ток вырывает всю внутреннюю слизистую оболочку изо рта, из внутренних органов, и недели две человек просто элементарно не может ни пить, ни кушать, ни нормально ходить. Вот такая система. После этих пыток не каждый человек выдержит и сможет устоять на своём. Это просто физически невозможно.

– И как это, думаете, происходит?

– Эта дикость происходит элементарно. Человека раздевают, укладывают на бетонный пол, засовывают в задний проход железные никелированные предметы, соединяют провода и пускают электрический ток. После этой процедуры любой человек не выдержит и в чём угодно признается. Просто человек всю слизистую выплёвывает, обжигаются все внутренние органы, а на теле ничего, никаких синяков нет. Доказать наличие каких­то недозволенных методов очень тяжело. Через две недели следы тока уходят из организма, и даже слизистая восстанавливается, доказать это практически невозможно.

Мои подзащитные открыто говорили, что при применении пыток «чубайсом» они готовы были признаться в совершении любого преступления. Даже скажут, что убили президента Кеннеди, президента Америки, они бы и в этом признались. Такими способами оперативные сотрудники с попустительства следственных органов добиваются того, чтобы люди дали те показания, которые им нужно получить от этого человека. В том числе Ахмедов. Он был полностью сломлен, ничего не понимал. Он дал бы любые показания, потому что был абсолютно не в своей воле. Он был полностью управляем. Я с ним увиделся всего два раза, и когда он написал заявление, что отказывается от моих услуг, он говорил: «Я не могу ничего сделать».

– Вы считаете, что давление, которое оказывалось на Ахмедова как­то связано с именем Саида Амирова?

– Да. А непосредственно в показаниях Ахмедова ни одного слова про Амирова не было. Могу сказать одно, что основные доказательства по делу добывались путём применения насилия и пыток в отношении тех фигурантов, которые там были, вот в частности Ахмедова. Могу на сто процентов утверждать, что всякие показания, которые он давал, были добыты только путём пыток, которые к нему применялись. Это было открыто и всем известно.

Константин Мудунов:

«Никаких показаний, связанных с Саидом Амировым, Сиражудин Гучучалиев давать не мог».

– Как вы можете объяснить, что сразу после задержания Сиражудина Гучучалиева в федеральных СМИ было озвучено, что он дал показания на мэра Махачкалы Саида Амирова?

– Какая стратегия вообще здесь с ложной информацией в отношении Саида Амирова, я ещё не знаю, она слишком высоко стоит. Я думаю, её не знает и следователь, который ведёт дело. Не он управляет этими процессами. Он просто выполняет команды, формирует дело, выполняет техническую работу. Но планируется всё выше. Сиражудина задержали 31 мая, накануне ареста Амирова. Гучучалиев был ранен. В ходе задержания ему прострелили обе ноги, а перед этим, за неделю, была уже прострелена рука, и медицинскую помощь он не получал. Он был без сознания, когда его взяли. Переключимся на Амирова. 1 июня его задерживают, и тут же в СМИ распространяется информация – это связано с показаниями, которые дал Гучучалиев. У меня возникает вопрос: какие показания мог дать человек буквально тут же, после таких ранений? И задавались ли вообще ему такие вопросы? Я могу вам совершенно твёрдо сказать, что ничего подобного не было. Я подтверждаю, что никаких показаний, связанных с Саидом Амировым, Гучучалиев Сиражудин не давал и давать не мог. Он никогда никаких отношений с ним не имел ни по роду своей деятельности, за что его привлекают, ни в каком­то ином плане. Ничего не было. Я опрашивал Сиражудина дважды. Он категорически это отверг. Тем более был крайне удивлён и говорил: «Что­что, но такого вранья чудовищного я просто не ожидал про себя услышать!»

Поскольку через СМИ активно стала муссироваться эта тема, я подал ходатайство в рамках уголовного дела. В этом ходатайстве перед следователем я ставил вопрос – установить источник распространения ложной информации, поскольку в данном случае я усматриваю вмешательство в осуществление судопроизводства по данному делу. Это открытое вмешательство. С другой стороны, если посмотреть, можно подумать, что это заранее заданная программа о том, что такие показания должны появиться, потому что они кому­то очень нужны. Кому они нужны, если поразмыслить, можно догадаться. Но скажу так. Поскольку вся эта информация распространяется через федеральные СМИ, уровень этого источника и заказа, можно понять, находится не в Дагестане, а где­то там, в федеральном центре.

– Кто это может быть?

–Я поставил перед следователем вопрос, установить этот источник и привлечь к уголовной ответственности. Следователь отказал в удовлетворении ходатайства, не мотивируя ничем разумным, как это обычно, в принципе, и водится. Любому здравомыслящему человеку, необязательно юристу, понятно, что если кто­то через СМИ распространяет сплетни, связанные с уголовным делом, – это не что иное, как вмешательство. Более того, они не только по Интернету шли, эта же информация прошла и по центральному телевидению, в программе «Человек и Закон». Поработаем, кстати, ещё с этой передачей, отправим ей запрос. Мы знаем, что на Сиражудина сейчас будут вешать очень много разных обвинений, для того чтобы надавить, склонить его. Программа­то уже высказана в СМИ, что он «дал показания». Значит они должны появиться! Раз такой высокий заказ, им нужно породить такие показания. Вот поэтому происходит давление на него.

– Какого рода давление? Вы можете пояснить?

– Для нас в данный момент самое главное – это его перевод в больницу. Он на самом деле нуждается в операции у него раздроблена левая рука. Вот представьте, 31 мая он задержан, и на сегодняшний день, уже конец октября, его не переводят. Возникает вопрос: почему? Я дал запрос руководителю УФСИН республики Дагестан, руководству СИЗО, и вот буквально на днях получаю ответ на запрос: «Гучучалиев Сиражудин с 5 числа содержится в СИЗО, нуждается в проведении операции, и она ему будет проведена после необходимых следственных действий». Случайно это не давление на Гучучалиева? Якобы если ты начнёшь сотрудничать, получишь нужную операцию, если не будешь сотрудничать, мы с тобой будем работать столько, сколько нужно следствию. А к чему это может привести в итоге? Я не медик. Но, насколько я знаю, вся рука как на шарнирах у него болтается. Это означает, что он может её лишиться. Таким образом, его состояние здоровья находится в зависимости от того, как будет идти следствие. По моему мнению, здесь есть признаки преступления. И задержание – несмотря на то что он раненый лежал, его ещё избивали. У нас есть даже фотография, где он лежит без сознания, она и в Интернете прошла. И такой отпечаток сорок пятого размера на груди, что само по себе говорит, как там с ним обращались. К нему применяли ток и одновременно сказали, что если не будет выполнять то, что они хотят, подписывать то, что требуется, то убьют отца. Если и тогда не будет ничего делать, то убьют младшего брата и так далее.

Когда мы встретились с Сиражудином в СИЗО, в первую очередь он выразил обеспокоенность за жизнь отца и своего младшего брата. Естественно, мы это тут же передали отцу. Мы понимали, что всё серьёзно, понимали, что могут быть какие­то последствия. Отец Сиражудина – это адвокат нашей коллегии адвокатов «Кавказ» – Магомед Гучучалиев. Коллегия была создана в 2004 году, её первым председателем был я, затем был назначен нами на общем собрании Гучучалиев Магомед. Где­то в сентябре прошлого года он на меня возложил эти полномочия председателя, а сам приостановил статус. Проблемы со здоровьем были, он собирался выехать лечиться. И вот в период приостановки статуса происходит его убийство. Мы понимали, что последствия будут. Это понимал и Магомед. Но дело в том, что он просто смелый человек и абсолютно игнорировал такие вещи, хотя мы говорили: «Ну, будь осторожен! Какие­то меры предусмотрительности соблюдай!» Тем не менее, его убили. Убили почему? Чтобы склонить его сына, Сиражудина, к тому, чтобы он, если можно так выразиться, сотрудничал незаконным образом, в принудительном порядке со следствием. Что это значит? Он должен был подписывать то, что он него требуют. Я не говорю о даче показаний. Вот и всё. Нужно его согласие на сотрудничество, и всё. А документы появятся уже потом.

 – Вы сказали, что вашего подзащитного пытали током. На Северном Кавказе я нередко слышу от адвокатов именно об этом виде пыток. Почему используется именно ток?

 – Ток не оставляет следов. Там всего лишь провод втыкают, может царапина быть, и всё. А при этом боли мучительные, потому что присоединить можно к различным частям тела. И человек испытывает ужасные боли. Раньше, например, избивали, и это можно было выявлять. По почкам бьют, там всё отёкшее, красное. Сейчас этого нет. Всего лишь присоединяют несколько проводов, и поехало. Если это делать, например, систематически, то можно зажарить человека на этом токе, и в итоге получаешь всё, что надо. Не каждый способен выдержать. Сиражудина пытали, да. Он сказал, что когда оказывалось на него давление, его склоняли к самооговору и оговору других лиц, то первые два или три дня его вывозили и применяли ток. Пару раз его вывозили из санчасти непосредственно после задержания. А потом, когда его перевели в изолятор, вывозили в ФСБ республики Дагестан и, по его словам, там тоже применяли ток. Само собой, на свои обращения я получаю ответ, что эти факты не подтвердились. Но дело в том, что я верю своему подзащитному и не верю правоохранительным органам. Пытки – это уже устоявшаяся практика, о которой знают все. Это считается уже нормальным. Настолько искажено сознание людей. Люди уже с этим смирились.