Новый день неспешно вступал в свои владения. В камере включился свет и отшумел утренний «молоток». Первые лучи пустило в тюремную крепость ещё совсем бледное солнце. Я позавтракал и, не сделав зарядку, удобно устроился на своей шконке с «Идиотом» Достоевского в руках.
Рахматула поднялся на скамейку и через четыре решётки с высоты четвёртого этажа стал вглядываться в лица уже собиравшихся на адвокатском пятачке адвокатов и общественных защитников. Очередной осенний день шёл своим чередом…
Вдруг с нескрываемой радостью Рахматула воскликнул: «Кажется, дети твои пришли!» Ни Достоевский, ни Толстой не смогли бы описать чувств, которые нахлынули на меня от этих четырёх слов. Спавший сидя Сиражудин (спать лёжа в спецблоке запрещено категорически) прямо во сне пробормотал: «Рад за тебя, Абдулмумин…»
Я прильнул к решётке и увидел красную кепку Сулеймана, побежавшего к турнику и присоединившегося к остальным. Все четверо были в сборе: Адам, Сулик, папин Идрис и отцовский Мухаммад. «Идри-и-ис!» – громко кричали мы в окно. В ответ «свиданщик» Камиль с улыбкой грозил в сторону нашей камеры.
Я слетел со шконки и начал собираться. Рахматула приложил ладонь к моей груди и со смехом констатировал удвоенную скорость биения сердца, готового выпрыгнуть наружу. Захватив с собой четыре ореха – по одному каждому, – я отправился в заветную «свиданочную» по длинному тюремному коридору в сопровождении Камиля. По пути я совершенно серьёзно спросил его: «Ты добрый?» Камиль задумался и тоже серьёзно ответил: «Стараюсь, но иногда бываю злой. Все мы люди». Он один их тех, кто мне здесь нравится. Как и добродушный Исмаил, выводивший меня к адвокату; всегда позитивный «корпусной» Сократ Абдулаевич; корректный и уважительный «постовой» Али; поднявшийся на моих глазах от «постового» до «корпусного» Рафик, старающийся показать себя более суровым, чем он есть на самом деле; всегда поднимающая трубку и предупреждающая об опасности Зарема и другие…
Работники тюрьмы – сами почти заключённые, и далеко не у каждого из них хватает достоинства оставаться человеком.
Комната для свиданий приближалась ко мне с каждым шагом, а моё побледневшее за четыре месяца без солнца лицо наполнялось человеческими красками. Наконец я остановился, повернулся направо и увидел их… всех. Иногда мне кажется, что ради подобных мгновений можно и в тюрьме посидеть.
Трое старших были очень взволнованы. Только отцовский Мухаммад, не раздумывая, начал ликовать, смеяться и бросаться в объятия. Когда я оставил его четыре месяца назад, он ещё не крепко стоял на ногах и выговаривал только одно слово: «Папа!». А сейчас… Это был довольно взрослый молодой человек, солидно обогативший свой лексикон. С криком «папа!» он бросался на меня и со словами: «Папа, ты где?!» – убегал, прячась за железными клетками. Прекрасно всё понимавший Камиль по инструкции показал мне скамейку, с которой я не должен был вставать, запер за нами дверь и удалился, ни разу не посмотрев в глазок. А если бы посмотрел, то ничего бы не увидел, потому что по окончании свидания я заметил, что Адам заткнул глазок своей шапкой. Посмеявшись, я сказал, что так не поступают даже самые «дерзкие арестанты», а по его отцу плачет карцер.
Адам и Сулейман поначалу держались очень серьёзно. Они отчитались о своих успехах в интернет-школе, на джиу-джитсу, в «Кванториуме», на курсах робототехники, на плавании и каком-то воркауте, заменившем в моё отсутствие гимнастику. Мы немного поговорили, как взрослые на деловой встрече, пока «молодому» меняли памперс. Потом папа показал свой шпагат, и мы перешли к непринуждённому общению.
Самым подавленным был Идрис. Он улыбался той же самой грустной улыбкой и смотрел на меня теми же самыми всё понимающими большими умными глазами, которыми провожал четыре месяца назад, когда папу забирали «дяди с автоматами». Он крепко, изо всех сил, обнял меня, и я шепнул ему на ухо, что ничего не изменилось, что он «папин любимый самый человек». Эмоционально Идрис готовился к этой встрече тяжелее всех, а к зданию СИЗО он подходил совсем бледный. Рядом с папой он потихоньку повеселел и рассказал, что стал ходить на футбол, где его прозвали Роналдо. Сулик, документирующий в голове всю поступающую информацию, спешно добавил, что в первой же своей игре Идрис оформил дубль.
Дальше творилось сумасшествие. Дети гурьбой наваливались на меня, опрокидывая на не самый чистый пол; отрабатывали на мне удушающие приёмы; мы подтягивались на железных перилах; бегали наперегонки с самым молодым, устав сопротивляться безобразиям которого, мать махнула рукой…
Удивительно, как много радости и положительных эмоций можно испытать за какие-то сорок минут. Наблюдая, как я даю детям последние наставления, «свиданщик» Магомед не решился сказать, что наша встреча подошла к концу, пока я не поинтересовался сам.
Напоследок я не могу не поблагодарить человека, которого до сих пор только ругал. Человека, который на каждом судебном заседании врёт, что считает меня причастным к терроризму – для имеющего возможность копаться в моём телефоне это просто немыслимо. Человека, который всего лишь дал мне то, на что я имею право – за четыре месяца я не мог не убедиться, что в современных реалиях это большая добродетель. Благодарю тебя, Надир Телевов. Пусть твои дети не испытают того, что выпало на долю моим.
P. S. Когда я поднялся в камеру, Рахматула рассказал, как уходили сыновья: пока они не скрылись из виду, отцовский Мухаммад до последнего продолжал бросаться обратно, к зданию СИЗО. Папа рядом. Всё будет хорошо. Ин шаа Ллах!
№41 от 24.10.2019 г.
- 12 просмотров