Абиль Садыков, инженер (1950–1960-е годы)
В детстве я жил на улице Продольной, и был счастлив. Их было две: Первая Продольная – наша, а за Парком Дружбы – Вторая Продольная. Улочка была так себе, не самая чистая, но обычное летнее утро начиналось так. Мамы и бабушки выходили прямо на улицу, стелили у стены свои коврики, выводили детей, приносили что-то покушать, и начинался общий завтрак. Кто-то выносил селёдку, кто-то – варенье, кто-то – то, что осталось от ужина. И вот мы, около 20 детей, семь-восемь человек взрослых, ели всё и забывали, что рядом канализация. Вы представляете, какая это была прелесть, какое удовольствие? Первое время я на этих собирушках удивлялся, что дети хватаются за соленья, селёдку, потом берут варенье и едят всё подряд. У нас завтракали чинно: садились за стол, жевали бутерброды – хлеб, масло, колбаска. А тут вольница полная! Вот и жили мы такой коммуной, шумно, весело, дети смеются, кто-то ругается.
Улица Коммунаров тогда была ещё крыта булыжником. Деревья росли на ней большие. Чуть выше нашего дома стояло три дерева таких здоровых. А на аллее после Парка Дружбы катальпа росла; когда созревали эти стручки, а в них сока было много, мы их срывали и в рот. Они сладкие были, как повидло. Мы их ели до тошноты.
В 44-м доме жила семья Ашуровых. Отец у них был Джумшут Ашуров, известный татский композитор, написал песню о Дербенте: «Горы спят в прохладе, веет ветерок…». Песня такая хорошая-хорошая. У него пять-шесть детей было, с Яффой и Сёмой я дружил. Дядя Джумшут был культурный, образованный, а жена его, тётя Мазалту, такая была – не коснись! Кстати, женские разборки в Дербенте – это отдельный ритуал. Бывает, орут, таскают друг друга за волосы! Выходит моя мама: «Шушан, успокойся. Ну что вы, в самом деле». – «Рая, ты понимаешь, вот она, идиотка…». И пятистопным, и десятистопным кроют друг друга… Мама спрашивает: «Что случилось?» Они повернутся к ней обе и удивлённо: «Ничего. Рая, ничего не было». И разойдутся.
Помню, как в Народном суде (он на Коммунаров располагался) был процесс, кому-то дали 15 лет что ли. Возле суда собралась толпа, человек 500! Протестуют, кричат что-то. И вдруг из соседнего двора вылетает одна женщина, за ней другая. Что-то там случилось, во дворе, не поделили что-то. Первая юрк в толпу. А вторая не успела. Встала, руки в боки упёрла и кричит что-то громко, долго, видимо, проклинает врагиню. И голос такой звонкий, пронзительный! А потом поворачивается, задирает платье, штаны вниз: «На тебе!». Все 500 человек, конечно, забыли о процессе.
И в двух-трёх метрах от этого шумного мира, скорого на дружбу и драку, начинался другой. Как раз напротив нашего дома находилась Детская библиотека, где работала тётя Женя. Интеллигентнейшая, высокая, статная блондинка с аккуратной причёской. Почти всегда в длинной чёрной юбке и белоснежной блузке с жабо. И вот мы приходим: «Тёть Жень, можно почитать?» Она указывает: «Садитесь». И дети, шаловливые, неугомонные, под её взглядом становились тихими, спокойными. «Ну что, почитал?» – спрашивала кого-нибудь». – «Да». – «О чём читал? Что извлёк из книги?»
У меня была такая шапочка, «кубанка» называлась, меня из-за этой шапки дразнили Чапаем. Особенно Сашка Аронсон дразнил, он жил недалеко, на улице Третьего Интернационала, мы в одной школе учились. Центровая была школа, третья. Я был такой неспокойный, а Сашка с первого класса отличник. И вот он, как увидит меня в этой кубанке, бегом от меня, а я за ним, со мной ещё человек пять-шесть, группа поддержки, с камнями. За что били? Да за всё. За то, что дразнился, что по нашей улице прошёл. А чуть позже мы крепко с ним подружились. Был ещё Сергей Байрамов, так нас троих называли СадБайрамСоном.
Сашин отец Самуил Михайлович Аронсон (для нас – дядя Муля) был человек с большим чувством юмора, знал языки – горско-еврейский, азербайджанский лучше меня самого знал! Работал он на нашей швейной фабрике «Динамо», туда и Саша пошёл, не поступив в МГУ с первого раза. Его специальность называлась «промерщик ткани». А я поступал в Махачкале на Технологический и тоже провалил экзамен. Вернулся и устроился на завод «Электросигнал» слесарем-сборщиком. И вот мы встречаемся с Сашей после работы, он лезет в карман, а там у него нитки. Я лезу, а у меня там винты, шайбы.
Все главные новости в Дербенте узнавались в чайхане. В четыре утра там уже сидели люди; пока кэгэбэшники спят, в чайхане слушали Би-би-си, «Голос Америки». Помню, всех интересовало, кто Кеннеди убил. А в 70-м или 71-м на первомайской демонстрации оркестр сыграл «Шолом Алейхем». Весь народ балдел – наконец-то новый марш придумали. А потом, когда музыканты по Ленина прошли, их гэбисты встретили, стояли и направляли всех, куда следует. Это тоже в чайхане обсуждалось.
С чайханой по популярности могли сравниться только пивные. А самой популярной пивной в Дербенте была «У дяди Яши». Сами мы по малолетству туда не ходили, но иногда родители посылали: «Абиль, вон бидончик, возьми пива». Я брал алюминиевый бидон на 3 литра и шёл. Прибегаю, а там народу тьма, между ног где-то проскользнёшь без очереди: «Дядь Яш, дядь Яш! Я Джабира сын!». И он ни разу не рассердился, отвечает: «А, да! Как папа? Давай бидончик. Пиво пенится, подожди, пока осядет, долью ещё». Он ко всем относился очень по-доброму, всем доверял, ничего не записывал. Люди сидят часами, потом говорят: «Дядь Яш, мы выпили столько-то». Он: «Тогда с вас столько-то». Чудный, чудный мужик был!
Ещё знаменитость была – шашлычник Тарзан. У него такие руки были здоровые, мог по пять шампуров в одной руке держать. Если на свадьбу на 500 человек покупали 120 килограммов мяса, то, когда шашлычником приглашали Тарзана, брали 125. Он же большой, пока готовил гостям, килограммов 5 съедал сам.
Фотограф здесь ещё жил знаменитый, Малинский. Замечательный врач Зеленский на Таги-Заде жил. Человек, полностью посвятивший себя своей профессии, постоянно к нему шли люди, он и дома принимал.
Был ещё Михраб-умалишённый. То мы за ним бежали – дразнили, то он за нами бегал. Симпатичный мужик, круглолицый, ростом чуть пониже меня. Он ходил по свадьбам и ссыпал в майку плов. Говорят, спятил, когда их семью раскулачивали. На базаре у него был свой прилавок, он там всегда был: и зимой, и летом. А когда он умер, я плакал. Хоронили его соседи со всеми почестями, устроили поминки и семь, и сорок дней, всё как положено.
Джага был у нас в Дербенте, блатной один. Гуджа был – магальский блатной. Гуджа – это «старик» означает. Он был молодой, но седой весь. «Из своих 30 лет он 35 отсидел», – так про него говорили. А Джага был бродяга: поножовщина – тюрьма, поножовщина – тюрьма. Романтика!
Но беспредела в городе не было, хотя в послевоенные годы в Дербенте было только четыре милиционера: Кирштейн, Сафар ещё и два гаишника. Кирштейна я помню, он в одно время на фаэтоне ездил.
Сказал «фаэтон» и сразу вспомнил, как отец рассказывал, что во времена нэпа был на Канделаки кинотеатр Штурмана. Отец учился с его сыном, Штурманом-младшим, и тот его провёл в будку, чтобы фильм бесплатно посмотреть. В будке сидели уже человек семь. А в зале всего два. И тут заходит отец Штурмана и говорит: «Миша, я не понял, у нас что: зал – будка, или будка – зал?»
В 20-е годы у нас здесь появилось много таких, кто после революции бежал из столиц, о них в городе шептались, что это дворяне. Неизвестно, дворяне или нет, но люди были образованные очень, из них многие шли в учителя гимназии. Был вот некто Николай Егорович, учитель то ли словесности, то ли географии. Про него говорили в городе, что он незаконнорождённый сын Николая II.
А в переулке Комсомольском жили армяне – тётя Маня и дедушка Баба, ему было лет 90. Такой спокойный всегда, сидит на ступеньке, покуривает. Я любил присесть рядом и его слушать. Он рассказывал про старый Дербент, которого я не знал, про то, как пацаном устроился подмастерьем на строительство ахундовского дома. Говорит, каждый вечер приходил хозяин и расплачивался золотом. Там была норма такая: каждому специалисту-каменщику положено было обработать четыре камня, не более. И там оказался один армянин, из Карабаха приехал, и он заготовил как-то пять камней. Хозяин даёт ему деньги за пять камней и говорит: «Завтра не приходи». Тот спрашивает: «Как? Почему?» Хозяин говорит: «Ты уже усталый, значит, брака будет завтра больше». И он его уволил. Дедушка Баба с таким упоением рассказывал эту историю.
И когда говорят с восторгом об Одессе, про хохмы их, про пестроту, я улыбаюсь и думаю: «Мужики, не жили вы в Дербенте в 50-е…»
Рубрику ведёт Светлана Анохина
____________________________________
Редакция просит всех, кто помнит наш город прежним, у кого сохранились старые фотографии, связаться с нами по телефонам: 670678 и 89882915982.
- 1 просмотр