[ Право на бесправие ]

– Основная специфическая черта – это огромная разница в положении тех, кто отбывает наказание в Дагестане, и тех, кого этапируют за пределы республики. Например, житель Орловской или Тамбовской области – его положение не будет сильно меняться в зависимости от того, поменяется место его содержания в заключении или нет. Но для жителей северокавказских республик это очень большая разница. Если отправляют дагестанцев отбывать наказание за пределы республики, то там они сталкиваются зачастую с дискриминацией по национальной и религиозной принадлежности.

У тех, кому повезло остаться в Дагестане, есть преимущества. Во-первых, это связано с их здоровьем: им не приходится адаптироваться к новым климатическим условиям, у них не возникает из-за этого проблем со здоровьем. Во-вторых, возможность получать свидания и видеть своих близких, родных, жену. А самое главное – у детей есть возможность видеть своего отца. И, даже если гражданин России преступил какие-то нормы закона, даже если он осуждённый, он всё равно остаётся гражданином России. И то, что семьи заключённых не имеют возможности с ними видеться – когда оказывают препятствия в свиданиях или просто нет денег выехать (чтобы собраться на свидание на Север нужно около семисот-тысячи долларов), – это накладывает глубокий отпечаток. Это психологическая травма для заключённого и его близких. И потом, хорошо, он осуждён, он отбывает наказание, но в чём вина его жены, которая лишена возможности видеть его, быть рядом с ним? То есть женщину поставили в такое положение, что вместе с мужем терпит испытания и трудности.

В «Инструкции о порядке направления осуждённого для отбывания наказания» написано: каждый осуждённый имеет право отбывать наказание либо там, где он был осуждён, либо по месту своего жительства. Перенаправлять его в какие-либо другие субъекты Российской Федерации имеют право только по его собственному желанию, либо если такого учреждения на территории, в нашем случае – Дагестана, нет, либо если жизни осуждённого угрожает какая-то опасность. А мы сталкиваемся в заявлениях, которые получаем от граждан, с тем, что очень большое количество людей необоснованно направляют в отдалённые, северные части России. И в большинстве случаев Управление федеральной службы исполнения наказаний эти переводы ничем не мотивирует.

 

 

– Это очень большая тема для отдельного разговора. Уже ни для кого не секрет, что заключённые из Дагестана, да и не только из Дагестана, но и из других кавказских республик, которых этапируют в другие субъекты Российской Федерации, подвергаются огромной опасности из-за своей национальной и религиозной принадлежности. Среди работников пенитенциарной системы многие были участниками первой и второй чеченских войн: это люди с нарушенной психикой, патологически ненавидящие кавказцев, и особенно мусульман. Я утверждаю это не на пустом месте: у нас множество заявлений из мест лишения свободы – как от самих заключённых, так и от их родственников и знакомых.

Я хочу сказать, что граждане республик Северного Кавказа проходят через очень унизительные испытания, и эти испытания начинаются с момента их задержания. В качестве примера такого вот бесчеловеческого отношения приведу заявление одной из матерей. Я хотела вообще-то какую-то часть оттуда зачитать, но даже не знала, какую выбрать. Зачитаю его почти полностью, чтобы было видно, через какой ад пришлось пройти сыну этой женщины:

 

«Моего сына, Абдулкаримова Абдулхалима Усмановича, обвиняли в соучастии в теракте 9 мая 2002 г. в Каспийске, в результате которого погибли 43 человека и ранены 139. И несмотря на то, что он, как впрочем и все обвиняемые, которые привлекались по этому делу, оправданы судом присяжных, моральные, физические и материальные последствия для сына и всей нашей семьи не влезают в восемь букв слова ТРАГЕДИЯ. Моему сыну грозило пожизненное заключение, с ним обращались, как со смертником, его пытали в ходе следствия. Так, два зимних месяца, декабрь 2003 – январь 2004 гг., его в одних тапочках на босую ногу с чёрным пакетом на голове и в наручниках возили самолётом через Москву в Ульяновск, оттуда дважды в Саранск (Мордовию), затем опять в Ульяновск, и оттуда опять в Махачкалу… После трёх лет следствия с применением пыток, а также длительных судебных процессов у моего сына расшатана нервная система. В результате ранения, которое он получил при задержании, ему удалили левую почку и часть толстой кишки. В процессе пыток у него разошлись операционные швы в области брюшной полости, и вот уже почти семь лет мой сын нуждается в операции. Он вынужден носить пояс, поддерживающий органы брюшной полости от выпадения наружу. Из-за постоянной носки пояса и сдавливания нервных окончаний у него образовалась грыжа в паховой области. Ни я, ни мой сын не хотим, чтобы он оперировался в условиях тюрьмы и далеко за пределами родного дома. И это одна из причин, по которой я хочу, чтобы мой сын отбывал наказание в Дагестане, где мне и ближайшим родственникам будет гораздо проще обеспечить и проконтролировать качественное лечение. Один из тех, кого также обвиняли в каспийском теракте, Ханали Умаханов, получил от государства 3 млн рублей в качестве компенсации морального вреда за пытки и незаконные методы ведения следствия. Я осведомлена о тех неимоверных усилиях, которые пришлось приложить его матери, чтобы добиться этого. Я не обладаю подобными возможностями, и для меня сейчас важны не компенсации, а физическое выживание моего сына. Хотя мой сын отбывает наказание по другому преступлению, ярлык «террорист», закрепившийся за ним именно из-за привлечения по делу о Каспийском теракте, создаёт множество трудностей ему в ходе пребывания в тюрьме, тем более за пределами Дагестана. Так, во время его пребывания в апреле 2009 г. в тюремной больнице г. Соликамска он 34 дня (с 16 апреля по 20 мая) провёл в сыром и холодном подвале здания, в той самой «палате», в которой при странных обстоятельствах умер чеченский националист Салман Радуев. Но и тогда его не прооперировали под предлогом конфликта с одним из больничных хирургов. У моего сына на момент заключения под стражу было пятеро детей. За эти шесть лет и семь месяцев заключения он лишь однажды, во время предоставленного длительного свидания, виделся с младшим сыном и ни разу со старшими сыном и дочерью. Только один раз в жизни он видел свою самую младшую дочь, которая родилась после его заключения под стражу и погибла в возрасте трёх с половиной лет. Его отец, мой муж, скоропостижно скончался от ракового заболевания, развившегося на нервной почве, не дожив до 60 лет. Сейчас мой сын отбывает наказание в колонии строго режима в п. Всесвятский, Чусовского района, Пермского края…» (по данным «ЧК», в настоящее время Абдулкаримов под предлогом дисициплинарного взыскания переведён в карцер «Белого лебедя», в котором отбывают срок в том числе и пожизненники. – Прим. ред.).

 

Я перечитывала это заявление снова и снова и пыталась найти хоть какое-то оправдание тем, кто так поступает с людьми, которых Федеральная служба исполнения наказаний якобы хочет исправить. У нас же это называется «исправительные колонии»… Но исправительными эти колонии очень трудно назвать. Это колонии, где перемалывают просто-напросто людей, ломают их; для многих из их сотрудников заключённый не имеет ни прав, ни собственного достоинства… 
 
Ты виноват лишь в том, что хочется мне кушать
 

– Да, оно так и есть. У нас есть заявления жителей республики, родственников тех, кого незаконно этапировали отсюда. Так вот, прежде чем их этапировать, у родственников вымогали деньги, чтобы оставить заключённых отбывать наказание здесь же. Суммы были разные, в зависимости от сроков, от того, сколько осталось сидеть, от дальности перевода – от 150 до 250 тысяч рублей. Люди платили эти деньги, а их близких, продержав некоторое время, всё равно этапировали. И концов теперь не найдёшь – посредников, которые участвовали в этом деле. Вернуть свои деньги, разумеется, они так и не смогли.

Деньги деньгами… Но угроза этапирования нависает над каждым заключённым, который попытается хоть как-то защитить свои права. Помнишь, как в прошлом году заключённым шамхальской колонии пытались запретить совершать утренний намаз в тюремной мечети, мотивируя тем, что это нарушает внутренний распорядок данного учреждения? Колония была на грани бунта. Но как только вмешались общественность и СМИ, ситуацию удалось изменить. Ну вроде бы всё нормально, всё стабилизировалось. Но мы же не знаем, что произошло дальше. А дальше было так: наиболее активных – около пятидесяти человек – быстренько собрали и этапировали в самые удалённые уголки России, начиная с Чувашии и заканчивая Ямало-Ненецким автономным округом. В сопроводительных документах всех этапированных дали такую (!) характеристику, после которой, как только они прибывали на новое место отсидки, их сразу же помещали в ШИЗО – в штрафные изоляторы. При том что эти же заключённые, отбывая наказание в Дагестане, не имели каких-либо взысканий или замечаний за последние три-четыре года, у многих из них готовы были документы на условно-досрочное освобождение.

 
Всё нормально. Нарушений не обнаружено

 

– Как общественная организация мы можем вмешаться в ситуацию только после того, как получим заявление от заключённого, его родственников или знакомых о нарушении его прав. К большому сожалению, у нас нет полномочий и прав, чтобы зайти в тюрьму или СИЗО и на месте проверить доводы заявителей. Но такие полномочия сейчас даны наблюдательным комиссиям при общественной палате.

– Ну, о продуктивности работы с ОНК говорить пока рановато. Я назову несколько недоработок в законе об ОНК, недостатков. Самым большим упущением, на мой взгляд, является то, что наблюдатели обязаны предупреждать администрацию учреждения о своём приходе заблаговременно.

В нашей практике имеется немало примеров, когда мы, зная, что людей незаконно удерживают в РОВД, просим члена наблюдательной комиссии пройти туда и проверить, потому что и нам, и родственникам, и адвокатам работники правоохранительных органов говорят, что таких здесь нет. И что вы думаете? Наблюдатель выходит оттуда и говорит, что таких людей там нет. Мы говорим, что у нас 100-процентная информация, что они там, отправляем его обратно… А он отвечает: Возможно, это и так, но я имею право проверить только те места, где по закону должны содержаться заключённые. Но зайти в подвалы, где не должны содержать заключённых, либо в кабинеты и так далее я не имею права. То есть, когда администрацию предупреждают заблаговременно, что сейчас придёт член наблюдательной комиссии, они просто-напросто переводят задержанных в кабинет или в другое место – и всё: наблюдатель приходит, не застаёт задержанного там, где он должен содержаться, и в акте пишет, что нарушений нет…

– Так и есть, фикция. И ещё наблюдательные комиссии могут работать только на территории того субъекта Российской Федерации, при котором они созданы. То есть наблюдательная комиссия при Общественной палате Республики Дагестан может проверять места лишения свободы только на территории Дагестана. Если же дагестанцев вывозят за пределы республики проверить, в каких условиях их содержат, защитить их права и так далее наши наблюдатели не могут.

Наблюдателей загнали в какие-то узкие рамки…

Что нам остаётся делать, если к нам приходит сигнал о том, что нарушаются права жителей Дагестана где-нибудь в Чувашии или Мордовии? Связаться с наблюдательными комиссиями тех мест, где их содержат. Приходят эти наблюдатели в колонию, им работники тюрьмы говорят: кого вы пришли защищать? Вы их пришли защищать? Они ведь террористы, экстремисты! Какие у них права?! Те разворачиваются и уходят. Потому что защищать террористов и экстремистов никто не хочет. Никто не хочет, и никто не собирается, даже если они не осуждены по этим статьям. Одного того, что они жители северокавказских республик, одного того, что они являются мусульманами, – этого достаточно для того, чтобы вычеркнуть их из числа тех, чьи права нужно защищать.

 

 

– Большая часть заявлений и жалоб, которые к нам поступают, связана с нарушением прав именно мусульман.

Для мусульман Кавказа создали даже отдельную статью в Уголовном кодексе – это статья 208 о незаконных вооружённых формированиях. Но для чего это? Я не пойму. Ведь в УК РФ уже есть статьи 209 «Бандитизм» и 210 «Организация преступного сообщества»! Вы можете назвать мне какое-либо отличие незаконного вооружённого формирования от организованной преступной группировки, кроме религиозной принадлежности участников?

– Ну, участники НВФ, как правило, идеологически мотивированы. Хотя, с другой стороны, эта мотивированность в данном случае обусловлена опять-таки религиозной принадлежностью…

– Ну, хорошо, возьмём «приморских партизан». Я смотрела в Интернете их обращения – они ведь тоже говорят об идейной мотивированности. Но им не предъявили статью 208. Им предъявлены совсем другие статьи: 209 – «Бандитизм», 317 – «Посягательство на жизнь сотрудника правоохранительных органов» и т. д. А где же статья 208? А 208-я статья – она только для жителей северокавказских республик.

Кроме того, не забывайте, что на территории Дагестана действует закон о ваххабизме, хотя Конституционный суд России признал его противоречащим Конституции РФ.

– Тюрьмы, зоны – это зеркало, в котором отражается отношение государства к своим гражданам. Мусульмане – тоже граждане России со своими правами. И невозможно решить проблемы заключённых мусульман, не решив проблемы мусульман, живущих в этом государстве.

В отношении мусульман, которые находятся в местах лишения свободы, российское государство ещё пытается создать видимость соблюдения закона, в отличие от тех мусульман, кто был похищен или казнён без суда и следствия. Буквально сегодня к нам в организацию поступило заявление от матери одного из похищенных в Москве, жителя г. Каспийска Мамаева Мирзы Леонидовича, 1989 года рождения. И это уже десятый дагестанец, похищенный за последние два месяца только в г. Москве.

– Да, наверное, и не только в Москве… Десять человек – это только согласно заявлениям, а о скольких таких похищениях и исчезновениях мы не знаем! Это, может быть, только процентов десять тех, кто обращается к нам...

До тех пор пока Россия будет так относиться к мусульманам, живущим на её территории, решить проблемы заключённых мусульман просто-напросто невозможно. Надо, чтобы Россия в корне поменяла своё отношение, способы борьбы, как говорят в правоохранительных органах, «с экстремизмом». Это не борьба с экстремизмом, это борьба именно с определённой группой людей, у которых определённые религиозные убеждения.