Волчья правда (басня)

Волка-разбойника и рецидивиста искали всем селом, но долго не могли поймать. Капканы ставили, с облавой в логове искали – всё тщетно.

Волк был умён, хитёр, осторожен и кровожаден, как ни один другой.

Однажды всё-таки попал он в «волчью яму», пытаясь выбраться, поранил ещё и лапу. Волк был в отчаянии и хвост себе чуть не оторвал зубами от злости на себя, за неосторожность, но скулить не стал. И, зная, что подлее и хитрее человека нет существ на свете, держался молодцом и решил не тратить силы понапрасну. И ранку он с запёкшейся кровью зализывать не стал на лапе. «Если вырваться смогу, заживёт всё на бегу, – решил волк. – А если нет, тем более – нет смысла беспокоиться. А ждать пришлось недолго, пришли охотники к утру, его поймали, арестовали, но не расстреляли, а привели на суд. Зал гудел от злости:

– Расстрелять, четвертовать, повесить! – кричали люди и были правы. Страданиям их не было предела. Семь коров, овец без счёта – всё за ним, на совести его, матёрого, и наговаривали люди, как всегда, немало от себя.

Волк-рецидивист молчал и, сидя в клетке, по сторонам глядел. «Спасения нет отсюда мне, – думал он. – Везде решётки и в дверях охрана. Хана тебе, похоже, – волк разговаривал с собой, - ты думай, думай, но молчи. Выход есть всегда. Не спеши. Спешка – от шайтана, помни, не забудь!

Все и всё против тебя, ты глаза не поднимай! Вниз смотри, духом не падай. Терпи и будь внимателен! Ты волк, а не собака, и должен сам себя спасти. Повезло, что сразу не убили, похоже, повезёт и дальше», – мозги работали у волка, как часы.

Стратегия всегда у волка многовариантная: с какого начинать, он пока не знал. «Ничто не осложняет жизнь, как возможность выбора», – вспомнил он слова покойного дяди-бирюка: «Похоже, это про меня». В этой драме,  понял волк, конец будет трагическим, а для кого – пока не знал. В полном зале все сказали и всё сказали очевидцы, и отсебятину добавили к тому же, как подливку.

И дали волку слово наконец. Напрягся волк и хвост поджал сильнее. Всё меньше он казался теперь телом. А монолог давно «созрел» у волка и был готов уже в мыслях. Озвучить осталось только вслух.

– Доброго времени добрым людям и справедливому судье. Всем пострадавшим и прокурору тоже! – сказал волк с важным видом протяжным низким голосом и сделал паузу в конце.

– Люди! – продолжил он затем звучным голосом, – люди, побойтесь Бога! Я ни в чём не виноват, и не убивал я никого!

В зале – рёв, проклинали волка, как могли, по всем известным падежам склоняя. Особенно старался «слабый пол» – в реальности, конечно, совсем не слабый.

« А дамы тут опасные и языкастые, не то, что наши безобидные волчицы. Да, не ценим мы своих волчиц при жизни, а, потерявши, воем, – промелькнула мысль у волка. Никого не стал перебивать волк. – Пусть выпустят пар и дурь! Обиды тоже пусть выходят. Любому делу есть конец, раз есть начало», – решил он.

Судья потребовал тишину в зале. Успокоились немножко. И волк продолжил:

– Люди! Будьте достойны себя, имейте терпение хотя бы выслушать! Не убивал я никого и вправду – где трупы? Улики где? И ради чего я убивал?

– Ты их съедал, бессовестный «мокрушник», и мою ты съел молочную корову – рога остались только мне на память! – перебила его женщина с бидонообразной формой тела и с редкими передними зубами – языкастая, и от злости за убитую корову – красная. «Пострадавшая, – понял сразу волк, – по корове плач Ярославны, похоже. Заинтересованное лицо, значит, на суде. Волк её, провокатора толпы, дефекты все приметил, как разведчик, и отметил для себя в уме, гипертонию тоже угадал её бывалым взглядом.

Вот оно – главное, но слабое звено толпы, её и буду «бить» по всем её «замеченным местам», – решил волк, придумывая прозвища, обидные для дамы, и сказал затем, повысив голос:

– Вот именно: съедал, а не убивал! Тут разница! Подумайте своими мозгами, а не другими местами. Съедал я то, что бог предопределил мне. И семью голодную свою кормил, и волчат своих безгрешных угощал. Отходов нет – я не расточитель, я всё съедал, что мог, и кости тоже. А ты, бегемотиха-истеричка, помолчала бы! Ведёшь себя, как будто в зале нет мужчин. Матриархат тут развела против мужчин! У нас, у псовых, порядочные самки при кобелях молчат! Собак спросите, кто не верит!

– Не оскорблять и не обзывать! Предупреждаю! – закричал судья на волка и стукнул кулаком об стол, как мог. Волк виртуозно, но с сарказмом, извинился перед дамой:

– Высоко-широко - и глубокоуважаемая, лучезарная и бесподобная, – сказал он ей напевом, – меня простите великодушно за то, что этикетом не владею, я с детства в школу не ходил, как вы, платить не мог, когда отца убили супостаты со спины!

А после паузы, перейдя на жёсткий волчий тон, добавил волк, уставившись сверлящими янтарными глазами:

– Ты, мужа своего, красавца, позорить перестань, перебивая, затыкая и лишая голоса при людях! Скажи спасибо, что когда-то на тебе, уродке, случайно он женился, в порыве глупости наивной, и терпит до сих пор смиренно выходки твои! Сказал волк наугад, а попал точно в цель, по адресу.

Вдруг мужчина, худощавый телом и на вид невзрачный, вскочил со стула, как будто что-то вспомнил, промямлил нечленораздельное себе под нос и сразу сел, поняв, что нечего ему добавить больше к сказанному выше волком. Всё, что он думал про себя, но говорить не мог, волк за него сказал. Сказанное принял он, как в темном царстве солнца луч и моральную поддержку от произвола женской тирании, и кулаки он сжал и расчувствовался слёзно, почувствовав мужскую солидарность в жизни первый раз. От волка он такого не ожидал, и потому кровную обиду за корову волку он простил в душе, но озвучивать не стал. Испугался дамы. Всё это волк заметил и сразу понял – это муж её. Затем муж встал и покинул зал, как будто свежим воздухом дышать, жену необъятную свою оставив без поддержки в зале, и навсегда ушёл в одну из четырех сторон. Ушёл он молча, по-английски, не прощаясь. Волк был в ударе в этот день.

– А ты сама что ешь, гиппопотамиха? – продолжил волк атаку на толстушку. – Манной небесной что ли питаешься? Я знаю, кушаешь ты мясо. По физиономии твоей отъевшейся вижу!

Кто-то стал хихикать в зале примитивным смехом. Услышал волк и понял, что процесс уже пошёл. Он дальше стал старательно расшатывать её:

– Слушай, ты – руками необъятная, а корова-то твоя самая тощая в стаде была! Гуманистку еще строишь из себя! Корову свою, оказывается, она жалела и любила! А тебя-то, корова твоя любила? Что за любовь у вас была не взаимная? Я её из жалости прикончил, чтобы не мучилась напрасно, а не со злости на корову! – крикнул волк, обращаясь к публике.

– А я, скажите, господин судья, – продолжил дальше волк, обращаясь в сторону судьи, – что должен есть? Траву и камни? Я плотоядный! И мясо мне предопределил ГОСПОДЬ до дня Великого суда!

– Все волки звери! Все волки звери! – начала орать толстушка, дирижируя руками, надеясь на поддержку в зале, но волк не дал ей разогнаться и перебил словами:

– А ты – не женщина! – продолжил волк атаку, – ты гомосапиенсятина ходячая! Пусть знают все! – но это слово никто не слышал прежде в зале, даже прокурор. И знать, естественно, не мог по этой же причине. Зал застыл, недоумевая, в недолгой тишине. На толстушку все уставились застывшими глазами.

– Не выражаться матом, волк! Умерь свою агрессию! А то тебя я выгоню из зала и больше не пущу обратно! – закричал судья на волка, выйдя (в эмоциональном смысле) из себя. По залу смех волною прокатился, и люди чуть не падали со смеха. Судья не угадал причину смеха.

А толстушке стало плохо, рот открыла, от нехватки кислорода побледнела, зашаталась и упала. Упала от злости, страха и инсульта. Скорее, рухнула на пол. Волк окончательно добил её.

– Помогите даме кто-нибудь! – крикнул волк с усмешкой.

Все бросились помочь. Сомкнулся круг вокруг неё.

– Зовите скорую! – кричали люди.

– Откройте двери, душно ей! – кричали остальные.

Открыли. Настал момент, как дар небес, и волк не упустил его. Внизу, в том месте, где зазор чуть больше в прутьях, он вылез из решётки, оскалив пасть, внушая страх, на всякий случай, чтоб на его дороге не осмелились стоять, между конвоями вынырнул незаметно и убежал огромными прыжками через распахнутую дверь. Волк бежал всю ночь и всё время по ветру, как учили его с детства, а к утру остановился в безопасном месте, отдышался и стал людей ругать – негромко, для себя, чтоб душу свою успокоить только: «А разве я не прав? Хайваны вы двуногие, идиоты бестолковые, меня убить хотели, сволочи!» Но никто его не слышал – вокруг не было людей.

На сердце волку стало легче. «Какая радость! Какое счастье!» – думал волк, пьянея от свободы и прохлады, и как завыл потом на волчьем, на своём, на непонятном для собак и людей языке, во весь свой голос, на всю округу грудным, протяжным воем. «А БОГ есть! – кричал он. – БОГ на небе точно есть! ОН помогает тем, кто прав, и правду смело говорит.

И меня спас ОН, только ОН!» – эхо его уходило всё дальше и дальше. Волки за лесом слушали и восхищались им, подпевая многоголосым воем в унисон на самых разных волчьих октавах. А собаки в сёлах перепугались, почуяв опасность, и спрятались в конурах своих, боясь, чтобы, кабы чего не случилось с ними.

Волк успокоился. Мозги совсем остыли. Холодный разум успокоил душу, и пошёл волк прочь от греха подальше и по своим делам житейским, попутно тоже свободным, волчьим скоком. И больше его никто не видел и не слышал.

А бедняжка-гипертоничка дух свой испустила или живая осталась – неизвестно.

Словарь волка:

1. Хайваны – невоспитанные, глупые люди, которых следует ругать.

2. Идиоты – сокр. – люди, которым следует говорить: «Идите от меня к чёрту».

3. Гиппопотамиха – самая толстая дочь бегемота.