Армии я боялся всегда. В начале, в букварно-голоштанном детстве, меня до икоты пугал красноармеец цвета маренго с угрожающе вытянутым указательным и по лаврентьебериевски вопрошающий: записался ли я в добровольцы. В период полового созревания выяснилось, что свой долг Родине мы будем отдавать целых два года, причем вместо девушек там будут только наши правые руки. Когда же до моих ушей почти наяву стал долетать командирский рык и топот тысяч сапог по плацу, я с ужасом узнал, что на свете существует каста дедов, ждущих молодое пополнение с радостью и нетерпением.
Елозить по полу с собственной зубной щеткой, подметать двор ломиком и, тем более, участвовать в ночных зачистках на стороне зачищаемых — желания у меня не было никогда, поэтому надо было срочно «косить». Естественно, легально.
Всего было три пути. Можно было изображать из себя аутичного идиота с ликантропическим синдромом, но Чикатилы из меня не получилось сразу: ясные глаза, полное отсутствие актерского таланта и абсолютное нежелание спать в одном помещении с людьми, глядящими несколько странно, свели на нет весь мой аутизм. Можно было погнусавить «Хари Кришну». Однако и этот вариант был отметен с негодованием, потому как мрачные люди в военкоматах, тоже смотревшие «ДМБ», наелись кришны по самое дорогое и ненавидели ее хуже внутреннего врага. Осталось одно — военная кафедра.
Когда за мной, одетым в военный камуфляж, впервые захлопнулась (хотя… там дверь не хлопает, она взад-вперед ездит. А как сказать — «впервые заехала»? Вот и пиши после этого) дверь «военки», признаюсь, екнуло сердце и подумалось: «…» Именно это и подумалось. Уж больно все смахивало на настоящую армейку. Для полной иллюзии не хватало только оркестра, с жаром наяривающего «Прощание славянки», мам-пап-братьев-сестер, машущих на прощание руками, «Икарусов» со скучающими водилами и тому подобной байды. Зато внутри все — от сердитых лиц командиров до реальных боевых пушек — так и говорило: «Привыкайте к боевым будням, насекомые». И насекомые послушно начали привыкать.
Через всю военку лейтмотивом проходят два утверждения: «Есть такая профессия — Родину защищать», и ободряющее: «Мы вас научим Родину любить». Любовь к Родине прививается два раза в день построением под картинно развевающимся флагом Федерации. Подобные моменты, кстати, очень любят американские режиссеры. У них обязательно будут звездно-полосатый, увлажненные глаза, сопли по ветру и израненный герой, которого после очередного спасения мира от очередных происков корейцев (арабов, колумбийцев, русских, чужих, хищников, терминаторов-3) в очередной раз везут в реанимацию, который слабеющим голосом несет очередную хрень, вроде: «Я сделал это ради Америки» (а в зале — овации, в воздух взлетает попкорн, все машут флажками и поют гимн Соединенных Штатов).
Мы не зомбированные америкосы, поэтому у нас отношение к флагу посвободнее, и именно поэтому многие из нас творят так называемый беспредел, считая не большим грехом дикий смех или подпрыгивание во время исполнения гимна. Однако суровые подполковники имеют другую точку зрения, на удивление разительно отличающуюся от нашей, и не один чувак, выказавший неуважение к госсимволам, публично подвергался отлучению от военки и безжалостно изгонялся за врата рая.
Беспредел, начавшийся на улице, плавно перетекает внутрь. Вместо чеканящего шаг строя народ перемещается способом, больше похожим на сезонные миграции антилоп-гну или на броуновское движение молекул, а вместо уважительного субординационного молчания в классах — обычная аудиторная жужня. В то время, как препод объясняет первым партам преимущества радиостанции Р-107 перед радиостанцией Р-105, остальные человеки участвуют в учебном процессе самым активным образом: вторая парта шлет пятой эсэмэски, а третья с четвертой обсуждает вопросы, имеющие к военному образованию непосредственное отношение: апперкоты Роя Джонса, технику Рекобы и Тьери Анри, мелодии на сотовых телефонах, погоду, проезжающие мимо машины, девушек. (О! Это вообще больная тема…) Редкий студент не страдает переизбытком тестостерона, а уж на военке, где из женщин только одна-единственная секретарша и восемь (восемь!) часов визуального аскетизма, разговоры из серии «Была у меня одна баба…» сыпятся из всех без остановки. Нет, поначалу все даже как бы интригует, но когда ты в сотый раз за день слушаешь кто, что, с кем и сколько раз сделал в ночь с понедельника на вторник, и слушаешь это с постоянно меняющейся мимикой (истории-то разные: от грустных с всхлипывающим резюме: «Все бабы — суки» до веселых с резюме жизнеутверждающим: «Суки они, эти бабы!»), ощущение реальности как-то притупляется. А к концу дня, вообще, чувствуешь себя подключенным к Матрице в момент штурма Зайона.
Как правило, военная кафедра — это громадные аудитории или типа плац с тремя ветеранистыми пушками. Но иногда случается то, что мы с потиранием рук называем практическими занятиями. В эти дни Махачкала содрогается… Взводы с гиканьем, шутками и криками: «Пацаны, он чОрт!» набиваются в специально нанятые для сей благородной цели «ПАЗики», с грохотом волоча за собой охапки лопат, реек, колышков и тому подобных граблей. На особых лохов навешивается пятидесятикилограммовая оптика, которую салага робко тащит в автобус, всем своим видом выражая покорность судьбе, проводится последний инструктаж, и транспорт с испуганно оглядывающимся водителем, наконец, трогается.
Умудрившись просвистеть вслед всем девушкам и показать международный жест презрения (из гордо выставленного среднего пальца) всем гаишникам, в машинах и без оных, ваши непокорные слуги добираются до гор (ну, пусть Новый Хушет будет горами, хорошо?), где по одному вываливаются на мать- очень сыру-землю, и тут начинается самое интересное. Командиры, как в день Страшного Суда, мгновенно распределяют роли (и инструменты…), причем получивший лопату может считать, что день у него сегодня удачный: он будет беззаботно тыкать истерзанный дерн, курить «21 век» и думать о скором дембеле. Хуже всего бедолаге, которому достанется пресловутая оптика и обязанности командира отделения в придачу (т.е. за невыполнение задачи начальство ну, обязательно поставит его в весьма неудобную позу и словесно надругается. Причем по очереди): все будут сторониться его, как прокаженного, над его головой разверзнутся хляби небесные и закружатся с визгом демоны, а сам он, непонимающе глядя в многочисленные окуляры дальномеров, будет жалобно скулить: «Братва, ну что здесь крутить?» Более удачливые лопатоносцы будут отводить глаза и нервно прокашливаться.
Картина дня, обычно ветреного до слез, неизбежно дополняется барражирующими над нашими головами вертолетами, которые положительных эмоций, естественно, не прибавляют: одеты мы в камуфляж, с железобетонными причиндалами в руках, суетимся че-то, копаем — вот и доказывай потом, что не верб… мнн… не ваххабит.
Нет, военка, в принципе — вещь неплохая. И что интересно, вспоминается не раннее утро, когда проклиная армию и все, что с ней связано, трясешься в маршрутке в осточертевшем камуфляже. И не шагистика под дождем в лицо. И не гудящая от четырех пар голова. Вспоминается только смешное — от невинных приколов до анекдотов, заставляющих Фрейда в гробу переворачиваться. Не знаю, чему научат на военке, но уж смотреть в лицо судьбе с улыбкой нас уже научили. И вообще, кто на военке был, — тот всегда смеется. Да будет так. ]§[
- 5 просмотров