Яркие личности нужны всем. Но вам любой журналист скажет, что личность бывает либо яркая, либо толковая; либо мыслящая, либо сильная; с умом или с характером. Одно из двух. Чаще — одно из ста. А чтобы все совместилось — это редкость.
У нас на устах имена политиков и спортсменов, но у одних слишком широкая, а у других слишком узкая специализация. Алиханов — профессионал, достигший значительных успехов в своей профессии. Патриот, любящий Дагестан изнутри, а не освещающий его проблемы из российской столицы. Личность деятельная, сильная, реализующая свой талант, ярко живущая своею жизнью, способная изменить нашу. И жизнь республики. Слишком сильная заявка? А почему бы и нет? Хватит гордиться только героями прошлого, давайте прислушаемся к героям сегодняшнего дня. Или и в нашем отечестве тоже пророка нет?
Я задумывал назвать материал как-то вроде «Модельер своей жизни». Хотелось задать ему вопросы, которые, как мне казалось, не задавал никто. Хотелось узнать, как его творческое начало уживается с этой скудной для самореализации средой и при этом не иссякает. Почему он выбрал делом жизни столь непопулярное при нашем менталитете занятие? Почему наш край при своем богатстве — культурном и природном — находится на том уровне, на котором находится (не ограничивайте себя в аналогиях, не промахнетесь)? Почему он — мастер с именем-брендом (известным не только в Дагестане) — все еще здесь? Что его держит и в то же время не дает ему развиваться? Мне хотелось узнать, откуда он черпает вдохновение и как находит общий язык со столь разными людьми.
Мне представлялось, что это будет материал в стиле какого-нибудь модного издания, с легким акцентом на наши реалии. В общем, полный предвкушений я включил диктофон. Нам принесли зеленого чаю, и началась беседа-монолог. Но до моих вопросов дело так и не дошло. Алиханов рассказывал свою многоцветную биографию, сквозь призму которой, как сквозь увеличительное стекло, — по-новому, выпукло, но не искаженно увиделись нынешние времена и нравы. Мне оставалось лишь менять кассеты.
…Начнем, наверное, издалека. Мой дед по материнской линии был мастером по шубам и верхней одежде. И еще прекрасным резчиком по камню. Похоже, мне это все генетически и передалось.
Когда мне было семь лет, наша семья переехала в город. Как раз тогда случилось землетрясение, и дагестанским детям дали возможность учиться в российских школах-интернатах, пока родители заново отстраивали республику. Так я попал в школу-интернат в Краснодарском крае. Где сразу же оказался без родительской опеки в автономном, очень сплоченном коллективе. Это была почти спартанская школа, которая научила меня разбираться в людях. С 7-го класса я учился в Астрахани. Там научился не бояться проявлять свою индивидуальность. Хотя вначале это детское стремление выражалось, прежде всего, в желании выпендриться в одежде и прическах. Мы изгалялись, как могли, стараясь не быть похожими друг на друга.
В общем, мне с детства было с чем сравнивать. Приезжая на родину, я видел, как мало свободы дают ребенку в дагестанских семьях. Ни о свободе выбора, ни о свободе самореализации у нас и не слышали. Ведь, как правило, у детей планомерно и целенаправленно подавляют волю, индивидуальность. В результате чего у нас во всех так развито стадное чувство и желание быть «как все». Меня удивляло, что там, в Ахтырском, в «захудалом» поселке, был роскошный Дворец спорта. А у нас, в спортивном крае, который всегда «давал» столько олимпийских чемпионов, его не было. Будто кто-то искусственно не давал нам развиваться.
Поступив в училище на оформителя, я и не думал заниматься одеждой, да и отделения такого не было. Я просто все время что-то перешивал, переделывал для себя. Тогда не было ни денег, ни выбора, а найти что-то стоящее, интересное в магазине было в принципе невозможно. Все, что выпускала советская легкая промышленность, было одинаковым, серым. А если кто-нибудь надевал что-то непохожее, это выглядело настоящей аномалией. Но я шил и одевал.
После училища случайно попал в трикотажное ателье, причем оформителем. Но посмотрел, как они работают, предложил несколько эскизов, и они связали. После чего меня и пригласили художником-модельером в экспериментальный цех. Я не торопился с ответом. Раньше (да и сейчас) бытовало мнение, что мужчине не пристало заниматься одеждой. Хотя в горах именно мужчина всегда был Мастером. Почему мужчина должен быть непременно шахтером или космонавтом?
Мне сказали, что это неважно, что у меня нет профильного образования — «у вас видение, чутье». Правда, потом все-таки возникла необходимость в «корочке». Так я попал в Свердловск на курсы повышения квалификации, но ничего нового мне это не дало — сплошная теория. Инициатива всячески пресекалась: «Тебе это надо? У нас есть методичка, есть программа». В общем, не было никакой свободы. А ведь там учились перспективные ребята, которые вполне могли бы состояться как модельеры на мировом уровне…
Пришли времена первых кооперативов. Я не переставал шить одежду для себя, поскольку тогда все еще был жуткий дефицит. И там же, в Свердловске, я познакомился с предприимчивыми людьми, с которыми периодически встречался в одном заведении. Они поинтересовались, «откуда» я одеваюсь, затем попросили подкинуть пару идей. Дело у них пошло, начало приносить деньги. И они предложили мне открыть свой цех. Если бы тогда я согласился и остался там, давно бы уже реализовался, состоялся как модельер международного, качественно иного уровня. За пределами Дагестана специалисты редко остаются не у дел. Чтобы состояться, не нужно быть чьим-то братом, сватом, к кому-то подходить, просить. Однако мне пришлось вернуться и остаться здесь, поскольку у меня рано умер отец. И с тех пор я несу ответственность за мать и младших братьев. ]§[
- 4 просмотра